Мой основной логин - Хельгрин. Этот - только для текстов по ВК.
Несравненное право, Гимли|Леголас, джен, макси
Название: Несравненное право
Автор: Хильгрэль
Беты: Снарк, Ангулема
Размер: макси
Канон: Властелин Колец
Пейринг/Персонажи: Гимли, Леголас, Хранители
Категория: джен, броманс
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: первая часть похода Братства кольца глазами одного из Хранителей
Иллюстрации: клип "Братья по оружию" авторства OldWich
Примечание/Предупреждения: кинон не учитывается совсем, только канон. Название взято из стихотворения Н.С.Гумилева «Выбор». Текст задумывался как приквел к "Сковать последнее звено".
Комментарии: Написано на Фандомную Битву для команды JRRT 2014 в рамках ББ-квеста.
читать дальшеГлава I. Из Эребора в Ривенделл.
То, что бродить сейчас по дорогам весьма опасно, было понятно еще когда они выходили из Эребора. Уж коли Сарумановы посланцы и ко гномам начинают в гости наведываться, будто им тут так уж рады и меда наливают каждый раз, – тут держи ухо востро: значит, дряни всякой по свету шарится немало. Король Даин, давний отцов друг, а Гимлев воспитатель и наставник, щедро одарявший подопечного в иное время подзатыльниками и прочими объяснениями, приходящимися пониже спины, стоял насмерть. Дескать, обоих не пущу, потому как дело опасное, против черного мага затеянное, кто наперед сказать может, доведет ли вернуться? Видано ли, чтобы отец и сын оба в поход отправлялись, хотя бы и для дела так лучше было? Однако на своем настояли, и теперь шагали с папашей, обходя владения лесных эльфов десятой дорогой.
Не слишком-то часто гномам Одинокой Горы выпадала нужда переправляться через Туманные горы, однако и на таковой случай тракт особый через лес был проложен. А несколькодневная стоянка у Беорнингов после перехода через Черный лес хоть и была неоправданной, по мнению гномов, дороговизны, зато покой путников хозяева стерегли отменно, если, конечно, не лезть ночью за ворота. Пока дураков не находилось: кому после Чернолесья захочется приключений на бороды искать?
К Беорну отправились аж четверо: Дари Огниво, Мори, Труин и Холи. С гружеными поклажей пони, с новой кованой утварью и тканями, вышедшими из-под рук эсгаротских мастериц. Медвежьи оборотни, охраняющие свой край от всякого зла, были, конечно, изрядными скупердяями, но в хороших вещах толк понимали. Селение Беорнингов росло, нашлись и лихие девки, что пошли замуж за красавцев-молодцов, умеющих отращивать на себе медвежью шерсть. А где бабы – там и торговля, вот и шел небольшой отряд, пригибаясь под вековыми ветвями недобрых лихолесских вязов.
Еще трое, охраняя гремящую телегу с котлами, сковородами, клещами, плугами, косами, ножницами для овец и иными хозяйственными надобностями, прошли через весь Эсгарот и отправились по старому тракту к Рованионским кочевьям. Конечно, давно уж не кочевья там были, а поселения, однако жили тамошние небольшими деревушками по дюжине домов, оттого так до сих пор и прозывались кочевьями. Торговля с ними шла ни шатко ни валко, однако ж порой торговые гномы, не убоявшиеся дюжины седмиц кочевой жизни, привозили оттуда горючий камень, который кузнецы добавляли в варящуюся сталь. От этого камня лезвия обретали удивительный узор и особую прочность, а кровь словно бы соскальзывала с них, не присыхая к клинку.
Оба обоза призваны были отвлекать внимание лазутчиков и любопытствующих. Пусть тянутся следом да изо всех сил шпионят – куда это гномы подались, да за какой нуждой, да сколько прибыли выручат. И только они с отцом, изникнув из потайного хода, пустились на север, далеко обходя царство лесного короля и его извечных караульных, видящих и слышащих все, что только можно, а в особенности то, что не для их ушей и глаз предназначено. Даин настаивал на том, что узнать про их поход никто сторонний не должен. А уже если увидит их двоих – так не догадаться, что за нужда из дома погнала. Потому и отправились вдвоем, по-семейному, мало ли отчего отец с сыном в путь снарядились. На случай ночевок в постоялых дворах с любящими почесать языками путниками, ну и для других расспросов, был придуман изобилующий подробностями рассказ о славной гномке из рода, осевшего на Эттенмурсе после драконьего нашествия. Дескать, в прошлом году встретились на праздновании Даринова дня, теперь вот едет отец, везет подарки роду, будет просить девушку для сына. Едет с ним, понятно, и сын: точить ножи нареченной, ковать ажурные кольца к коснику, приглядываться. Чем не повод? И даров подходящих набрали – будет что продать, коли нужда возникнет, будет что показать, чтобы рассказ подтвердился, ну и, на худой конец, будет чем откупиться от рыскающих разбойников, кои с гномами, как известно, связываться не очень любят, потому как если уж гном берется драться, то, как и во всяком другом деле, до конца пойдет. Однако всякое случается, в особенности если гномов-то всего двое, а так и разойтись можно к обоюдной выгоде. Разбойникам – с гномьей работы браслетами (папаша, конечно, поскупился, и вместо настоящих сапфиров вправил в них турмалины), а им – продолжать путь, пока не упрутся в далекое эльфийское королевство, которое отец посетил еще в юности.
Глоин, конечно же, с королем Даином не спорил, в особенности касаемо того, что с живущими неподалеку лесными эльфами обсуждать свои трудности не пристало. Конечно, существуют в мире и торгуют помаленьку, и вроде как соседи, однако соседи соседям рознь. Это не то что Бранд, давний друг и исконный союзник. С остроухими и свои собственные уши надо держать востро. Глоин своего первого знакомства с эльфийским королем не забыл и, обходя Чернолесье, крюка дал куда большего, чем то требовалось для сохранения их перемещения в тайне. Гимли, наслышанный с детства рассказов папаши и его соратников о тюремном гостеприимстве невежды эльфийского короля, вполне был готов поверить Глоину на слово и проверять, не изменилось ли с тех пор что к лучшему, не жаждал совершенно.
Осторожности, однако, не теряли. Пусть и далеко на юге остался Дол-Гулдур, который гномы к ночи вообще старались не упоминать, однако зло может протянуть свои лапы куда как далеко. Шли не по тропам – рядом, карабкаясь по утесам так ловко, как делют это только прирожденные подземельщики. На дороги выходили только когда обойти уж совсем никак не выходило, или времени бы тот обход отнял седмицу не меньше. Тогда уж, ясное дело, сами шуметь старались поменьше, а вслушивались в каждый шорох. Оттого наверное, когда далеко позади застучали по камням подковы да забряцала упряжь, как бывает, если конь катает во рту невкусное грызло, – с дороги сошли и ухоронились надежно, в такой каменной ложнице, что хоть сверху в нее заглядывай, все одно ничего кроме темноты не увидишь, зато дорогу из-под нее видать как болванку посеред наковальни.
Показавшийся из-за поворота всадник словно бы никуда особо не спешил – поводья зацеплены за луку седла, руки вольно свисают, на голову капюшон надвинут. Однако, когда конь чуть повернулся, миновав очередной валун, обоих гномов пробрала дрожь. Под капюшоном всадника не было лица. Не сговариваясь, оба затаили дыхание и слились с камнем, как умеют только гномы, – и не зря. Там, где они свернули с тропы, конь чуть замедлил ход, а всадник (или его плащ) словно бы привстал в седле, что-то вынюхивая.
Родные камни укрыли, не выдали. Отец и сын еще долго боялись пошевелиться после того, как цоканье копыт утихло. После этакого вообще с дороги сошли, пробирались буреломами, подтягивали друг друга, скребли бородами по камням, загодя упрятав в заплечные мешки хорошие одеяния, в коих не будет стыдно предстать и перед мудрым эльфийским предводителем, и перед хоббитом по имени Бильбо, которого отец вспоминал как большого умельца во всем, что касается красиво одеться, сытно поесть и удобно устроиться.
Когда до Ривенделла осталось не более седмицы пути, пришлось вернуться на проторенные людьми и эльфами тракты. Во-первых, кругом потянулись поля и деревни, а обходить дороги по чужим посевам рискованно, можно и батогом поперек спины получить, да притом за дело. Во-вторых, являться к эльфам в грязном и ободранном о камни исподнем было уж никак невозможно, пришлось умыться в ручье, надеть пристойные одежды и шествовать чин по чину. И без того, по словам отца, в прошлый раз они всей компанией пожаловали в этот самый Ривенделл изрядно потрепанные путешествием и совсем не в том виде, в каком пристало бы являться гномам Даринова колена. В-третьих, по здешнему краю кто только не шлялся, а значит, и внимания особого они привлекать к себе не станут.
Тракты тут трактами-то и назвать было нельзя – так, дороги, по которым местные крестьяне возили продавать морковь и репу. Словом, когда сзади по подсыхающей после дождя грязи снова зачавкала копытами лошадь, оба гнома не слишком насторожились, попривыкли уже пропускать груженые с горкой телеги. Папаша все же обернулся и его перекосило так, что Гимли волей-неволей пришлось посмотреть, чего он там углядел, неужто тот кошмар безликий и сюда сунулся?
За ними верхом на крупном мышастом жеребце ехал эльф, самый настоящий эльф, каких нередко можно встретить в Эсгароте. В одеждах цветов Лесного королевства, при снаряженном луке и длинном клинке за спиной.
Отец сделал вежливый поклон, и Гимли последовал его примеру. Эльф спешился, точнее, просто соскользнул с конской спины (на которую был наброшен небольшой затканный цветами и листьями ковер, никакого седла и в помине не было) и поклонился в ответ.
После обмена любезностями, в котором Гимли на правах младшего, а значит, молчащего, пока старшие в роду говорят, участия не принимал, учтивый эльф предложил проводить уважаемых соседей и оказать им всяческую помощь и защиту на время пути. Папаша принялся вежливо отказываться, намекая на деликатность их дела (о сватовстве пришлось умолчать, ибо по этой дороге можно было ходить свататься только к эльфам или людям), просил передавать поклоны повелителю Чернолесья, из чего Гимли умозаключил, что встретившийся им эльф с самим лесным королем на короткой ноге. В общем, после всех любезностей, эльф все же вскочил обратно на своего коня и ускакал вперед, неким образом умудряясь не слишком разбрызгивать вокруг себя грязь.
Из ругани отца Гимли понял, что эльф этот – наверняка Трандуилов соглядатай, и они дали на несколько дней крюк к югу, чтобы сбить остроухого с толку.
Ривенделл Гимли не понравился. Папаша-то, как пришли, исправно ворчал себе под нос, но у него с этим местом свои воспоминания связаны, и не так чтобы сплошь радужные. Гимли попытался понять, что же не нравится ему самому, а потом понял – хрупкость.
Слишком тонкие при своей высоте колонны, слишком непрочные своды, да еще и деревянные, того и гляди завалятся. Или вот, например, ворота. Гимли с одного удара мог бы их свалить, наверное. Вот там, да, аккурат за этой зазубриной тюкнуть секирой хорошенько – и готово.
Понятно, не тюкал – являл вежество, кланялся эльфийским стражам, те кланялись в ответ.
Дивное место, конечно, хотя и непривычное. Много воды – и вся на виду. Этак и листья налетят в нее, и всякая дрянь вроде мух нападает. А пить потом как – каждую мурашку вычерпывать? Однако пили, и в стаканах эльфийского зеленого стекла Гимли ни одной мошки на просвет не обнаружил.
Тутошний король эльфов их обласкал, встретил, будто собственную родню. Однако когда уселись за первую же общую вечернюю трапезу, давешний случайный попутчик обнаружился напротив. К счастью, у него хватило ума не вспоминать встречу на дороге, потому гномы только кивнули ему, дождались ответного кивка и принялись за еду.
Тут уж не только Глоин принялся ворчать и убиваться, тут и у самого Гимли зашевелились в душе нехорошие подозрения. Потому, когда на Совете сынок приснопамятного Трандуила (Гимли уже успел выяснить, кто таков был этот эльф, и радости это ему, понятно, не прибавило) признался, что они упустили злодея, за которым половина Средиземья, высунув языки, бегала чтоб выловить, гном не удивился. А как только речь зашла о выборе спутников для Хранителя кольца, вскочил тут же, едва только увидел рядом с наследником славного Бильбо подозрительного остроухого. За сынком злокозненного Трандуила явно требовался присмотр. А уж зная, как жаден его отец к драгоценностям, не приходилось и сомневаться, что при любом удобном случае эльф протянет руку к колечку. Тут уж явно требовалось приглядеть самому, потому как Сауроновы посланцы Эребору и сейчас-то не в радость, а уж если соседи остроухие эту вражескую игрушку к себе притащат, тут-то небось вообще вся нечисть в гномьи ворота беспременно заглядывать начнет: вдруг да что интересное найдется.
Папаша, конечно же, сокрушался, однако отговаривать не стал – потому как такая же в точности мысль и его посетила. А ему самому уж странствовать не к лицу как-то, хоть и крепок по сию пору и телом, и разумом, слава Махалу. Гимли и так не слишком-то радовался от того, что папаше назад одному тащиться придется, однако тут уж, как говорится, и поделать ничего нельзя. Потому выслушивал родительские наставления и сетования, эльфийскую кузню посетил (на диво неплохую), подправил кольчугу да заточил клинки. Прочие походники изготавливались куда дольше, хотя оружия не ковали и жили на всем готовом. Однако же собрались и они, даже год кончиться не успел. Пора было прощаться с папашей и отправляться в путь. Король Даин ведь повелел поелику возможно все сделать, чтобы опасность отвратить, ну вот он и делает.
Глава II. Равнина перед Мглистыми горами. Остранна.
Доселе Гимли не так-то много и приходилось странствовать, почитай, в юности из Железных гор в Эребор, да досюда дошел с папашей – вот и все путешествия. Потому как все то, что за три дня пути окрест Эребора объезжать приходилось, так то родное и знакомое, какие ж это странствия? Однако пока с папашей до эльфийского Ривенделла добирался, вроде как и в жизнь путевую втянулся, и немало лиг за день они оставляли позади, даром, что невеликого роста по сравнению с некоторыми долговязыми и длинноногими вроде эльфов да людей. Вот и теперь душа прямо рвалась вперед: покрывать расстояния ровным неутомимым гномьмим шагом. Да только приходилось приноравливаться к самым малым участникам их похода, и еще недовольства ими, недотепами медлительными, не казать.
Первые дни Гимли отчаянно боялся заговорить с хоббитами, потому как беспременно тянуло посюсюкать и дать сбереженный кусочек сахару. Доселе с почтенным Бильбо да с его племянником беседовал только папаша, отчего выходило большое облегчение. Теперь же самому приходилось присматриваться и приглядываться всячески: что за народец такой, какого нраву?
Через пару дней пути он нашел себе место рядом с Хранителем кольца и его другом. Во-первых, оба не слишком-то большие любители поговорить, а сие – достоинство великое. Потому как двое других невысокликов трещали беспрерывно, как сойки, отчего даже и гномья голова, которая с камнем в прямом родстве, вполне себе начинала гудеть, как с изумлением успел убедиться Гимли. Во-вторых, рядом с ним уж точно никакой лиходей, остроухий, к примеру, не подкрадется и вражеское сокровище не уведет. А в третьих, Сэммиум, друг Хранителя, показался Гимли самым разумным из четырех невысколиков. Небось, успел подумать и о еде, и о теплом укрывище, и о носках, и о соли, и даже о табачке. С таким-то и дело приятно иметь, и в долгом пути веселее, не то что с некоторыми лесными пнями, которым будто бы и есть-пить как не надобно.
Сопровождавший их эльф, по правде, тоже не был особым болтуном. Или шел неподалеку бесшумно, как ходят охотники, скрадывая дичь, или говорил вполголоса с людьми или магом. От них всех Гимли держался подальше, хотя Гэндальфа-то, конечно, видел и знал, да и как не знать, коли он в Эребор хоть раз в дюжину лет да наведается. А как наведается – так и начинается потеха: лучшее пиво с дядькой Даином, папашей и прочими из Компании повыпьют, все прокурят, куролесят до утра так, что вся Гора ходуном ходит. Да вот только отец про мага этого много чего такого рассказывал, что Гимли себе на бородищу мотал. Дескать, с ним никакого особого обращения не надобно, кроме одного: держаться подальше. Потому как только ему на глаза попадись, а там вовсе забудешь за чем шел и побежишь его волю выполнять. Вон, кольца-то злодейского Хранитель грустный идет, глаз не поднимает. Уж наверняка не мечтал всю жизнь о таком, чтобы к самому черному врагу в пасть тащиться, да еще и врага этого украшеньице любимое на себя навесить. Так что ежели Гэндальф что от Гимли хотел узнать – гном отвечал со всем почтением. А чтобы самому подойти – нет уж, благодарствуем, и тут неплохо.
Тот из людей, кто вел их по расстилающейся до гор равнине, был королевского рода, хотя и сущий бродяга на вид, даже хоббиты его Бродяжником величали. Однако Гимли одного такого еще в отрочестве повидал, короля, ушедшего за своим королевством, и королевство это добывшего. Пока шли приглядывался и к человеку – как идет, да как караул несет, да как вглядывается-вслушивается в степные отзвуки. Интересно ведь, каковы люди древней королевской крови бывают. Присматривался, одобрительно хмыкал в бороду, выходило, что с этим вполне можно дело иметь – не маг какой, колдовать да чары наводить, прямой человек и благородству не чужд.
Другой из людей, воин из далекого Гондора, не нравился гному почти также, как и эльф. Однако если эльф хотя бы вел себя вежливо, хоть и отстраненно, как оно и полагается не любящим друг друга соседям, вынужденным сохранять видимость добрых отношений, то этот человек с самого начала похода делал вид, что гнома вообще не существует. Подходил к хоббитам, заговаривал с ними, разглядывал, как диковину какую. Пялился и на эльфа, расспрашивал того об эльфийском житье-бытье, рассматривал оружие, которое эльф ему, впрочем, в руки не дал. Отговорился, что эльфийские, дескать, клинки, привыкают к одним рукам. Гимли только усмехнулся в бороду: оно конечно да, нечего каждому встречному-поперечному проходимцу оружие лапать. Но вот поверить в то, что эльф может слышать металл своего клинка, – это уж слишком будет. Не гном небось, а самый что ни на есть остроухий, которому положено травки-цветочки, козявок там всяких ведать, а вовсе не сталь. Гимли даже придумал, что ответить надоедному человеку, ежели тот захочет и его секиру к руке прикинуть. Однако тот с гномом знаться не пожелал и секиру не выпрашивал, ну так сын Глоина в свою очередь из-за этого вовсе не опечалился. Невелика честь – этакие знакомства для гнома его рода.
После двух седмиц пути хоббиты начали жаловаться, дескать, спать холодно, лежать жестко, горы все еще во-о-он где, а еды свежей и вкусной нет как нет. Гимли отмалчивался: его самого две недели на ногах утомить не могли, да и хлебово Хранители проворили вполне по гномьим меркам съедобное. К тому же горы приближались, хотя далеко не так быстро, как ему бы хотелось. В отличие от некоторых своих спутников, гном знал, что впереди их ожидают не какие-нибудь там холмы в три гномьих роста, которые за полдня перевалить можно не запыхавшись, а исконное царство его народа. Оттого, видать, и прибавлялось бодрости.
Все-таки странные они все существа, что люди, что хоббиты. Говорят о каких-то там картах, когда ориентиры у них, можно сказать, перед носом поставлены, не промахнешься. Прислушался, как хоббиты у волшебника выспрашивали, дескать, что за горы, да и вмешался. Каждую гору по имени назвал, чтобы не думали, будто гномы утратили память о славных деяниях прошлого. А уж когда узнал, что и Келед-Зарам доведется увидеть, тут и вовсе загордился. Славен тот из гномов, кто заглянет в священное озеро, удачу принесет и себе, и всей семье своей. Так что не так уж и зря в поход этот пустился, а то, по правде сказать, успел про себя пару раз подумать, что отряд вполне себе и без гнома бы как-нибудь обошелся.
Ну и эльф, конечно же, промолчать не смог. А то как это вдруг гном решился о славе да величии своего народа молвить? Тут же припомнил, дескать, в стародавние времена вот на этом самом месте жили эльфы, да не просто жили, а еще и наделяли жизнью камни вокруг. Гимли-то смолчал конечно, только усмехнулся криво. Невежливо перебивать говорящего, да только не могли эльфы в камень жизнь вдохнуть, не приспособлены они потому как к такому делу. А вот то, что гномы, с коими эльфы те давно исчезнувшие во времена далекие дружили, камни этой земли узнали да услышали – это да, это он и так знал, без эльфийских побасенок.
Хотел было уже просто украдкой двум хоббитам на ухо рассказать, а потом посмотрел на измученное строгое лицо Хранителя, на его спотыкающегося друга, да и промолчал. До того ли им в таких-то тяготах?
Как стали устраиваться на дневку, эльф отчего-то вдруг рядом оказался. Облюбовал себе куст, склонивший ветви чуть не до земли, да и улегся поверх тех ветвей. Между прочим, куст был колюч изрядно, однако лесного эльфа, видать, трогать не стал. Гимли только позавидовал мельком: самому-то пришлось разложиться на жесткой мерзлой землице. Конечно, об гномью кольчугу какие хочешь колючки пообломаются, но вдруг одна особо зловредная таки меж звеньев влезет? Нет уж.
Сон однако не шел. Поначалу все косился на незваного соседа, а потом и вовсе подтянул секиру поближе, так-то вроде и на душе спокойнее. Хоббиты-то, понятно, те еще путники: как улеглись, тут же давай похрапывать.
Эльф что-то пробормотал себе тихонько под нос, но Гимли, никак не могущий поймать сон за хвост, приподнялся на локте.
– Что?
– Плохо.
Гном подождал еще немного, однако эльф, видать, решил, что все сказал, больше объяснений не надобно. Пришлось переспрашивать, а то ведь и заговаривать не стоило. Кто его, лесовика, знает, может чует что на эльфийских этих землях?
– Что плохо-то?
Остроухий задумался, посмотрел, не щурясь, на взобравшееся на средокрестие небосвода солнце и, наконец, разродился:
– Плохой день. Нельзя спать.
Гимли подумал, покосился на Короля-Бродягу, смолившего свою тонкую трубочку и спать, видимо, в самом деле не собиравшегося. По всему выходило, что прав эльф, есть что-то этакое, в воздухе словно разлито. Так перед обвалом бывает: тишина – аж в собственных потрохах бурчание слышно.
– Так скажи им, – Гимли мотнул головой туда, где устроились люди и маг.
Эльф снова умолк. Экий тупой попался, по полдня каждую фразу обдумывает. Или просто не хочет с гномом беседы вести, презрение выказывает. Все у них, лесных этих, с подвывертом.
Гимли раздосадованно фыркнул и уже собрался было отвернуться, как дождался наконец и ответа.
– Не стоит. Не я веду отряд, а маг и следопыт с Севера. Нехорошо лезть с непрошенными советами.
Гимли призадумался. Сколько он эльфов знал, их подобные церемонии не слишком-то и волновали. Вот не сказать чего соседям или там соратникам просто потому, что нечего другому кому от эльфийских способностей выгоду получать – это да, завсегда пожалуйста. Но промолчать из-за уважения к другим народам – это уж вряд ли. Нашел дурака. Уж рассказывал бы побасенки свои кому другому, но только не гному из-под Одинокой Горы.
Вслух-то Гимли спорить не стал, кивнул только, дескать, понял все. Встретился на миг с серыми глазами эльфа, а в глазах тех такой прищур, словно вот-вот стрела следом полетит.
Тьфу, пропасть.
Подумал еще и загадал себе, что как солнце над Зиракзигилом окажется, разбудит Сэма. На всякий случай, а то мало ли, коли есть чего опасаться – двое караульных всяко лучше, чем один. Однако придумать оказалось, как водится, куда как проще, чем выполнить. Хоббит не желал просыпаться ни на покашливание, ни на хруст веток, ни на громыхание фляги. Даже Арагорн обернулся, смерил Гимли недовольным взглядом, мол, шуметь-то перестань, чай не дома за семью запорами прохлаждаешься. Тогда Гимли изловчился и довольно сильно пнул любящего подавить щеку хоббита в лодыжку. Тот храпеть перестал, приподнял голову, и Гимли тут же притворился спящим, даже обух секиры под щеку вдвинул, дескать, почивает со всем усердием.
Слава Махалу, разумный Сэм не заснул снова, а потащился к человеку беседовать да спрашивать, чего это вокруг так тихо, да что за облака на горизонте. Гимли косился на спящего Хранителя, готовый, ежели чего, вставать на защиту. Однако вставать-то как раз и не пришлось. Сильная рука вдруг цапнула за подкольчужник на шивороте и дернула, только и успел, что секиру с собой ухватить. Под звеньями кольчуги проскрипели камешки, и он почти что свалился на так и не проснувшегося хоббита. Сверху, поскрипывая, навалились ветки кустарника, и эльф оказался рядом, юркнувший в тесноту под кустом, извернувшись змеей.
Гимли озирался, ища лиходейство, однако никакой вражеской поступи не услышал. Через миг налетело хлопанье крыл, хриплое карканье, и эльф, держащий лук поперек, так что тот почти упирался в гномью грудь, наложил стрелу и оттянул тетиву.
Гном не стал спрашивать, чего это за вороны такие особые, что от них хорониться надо. Потом, как минует – тогда и поинтересоваться можно. Передвинулся только еще, чтоб хоббита совсем уж собой прикрыть, да секиру ухватил поудобнее. Там, где колдовство замешано, чего угодно дождаться можно. Кто его знает, чего это за птички, может, такие злодеи, каковых и свет не видывал.
Вороны, однако, нападать не стали, пронеслись над кустами, покружились, да и дальше полетели. Рядом с ним выдохнул эльф, а Фродо так и не проснулся.
Раз уж под одним кустом сидели да напару обороняться изготовились, решил Гимли тут и разузнать у эльфа, чего за чудеса такие с птичками этими. Однако тот гномьего вопроса на сей раз ждать не стал.
– В этих птицах черная магия. Они – глаза и крылья зла, понимаешь?
Гимли спорить не стал, кивнул осторожно, потому как шипы на кустах никуда не подевались, хотя их не ранили, не иначе эльфийским чудом. Леголас пристально посмотрел на ветви, и они ощутимо вздрогнули, словно бы выпрямляясь под его взглядом. Гимли уселся поудобнее, покосился на эльфа и вытащил трубочку, собираясь ее набить.
– Они не вернутся? – решил все-таки выспросить, а то ж дело известное – только затянешься, всенепременно какая-нибудь пакость случится.
– Нет, – грустно качнул головой Леголас. – Они не увидели нас троих, однако увидели прочих. Этого достаточно.
– И что теперь будет? – Гимли набил табаку, придавил пальцем и придирчиво оглядел чашечку трубки с одного бока, а потом с другого.
– Ничего, – спокойно ответил эльф. – Пойдем дальше и примем свою судьбу.
По гномьему разумению выходило, что судьбу надо вовсе не принимать, а ковать ее, как булатную сталь, об которую, как известно, и кузнечный молот оббить можно.
Однако спорить с эльфом не стал – незачем. Всякому свое.
Глава III. Остранна. Переправа через Баразинбар.
К тому времени, как начало смеркаться, гному удалось все-таки хоть малость отдохнуть, хотя все равно спал тревожно. Вскидывался, смотрел на небо, на безмятежно посапывающего Хранителя, на неспящего эльфа – и снова нырял в неглубокую дрему. Теперь же, шагая под вялое ворчание хоббитов, Гимли немилосердно зевал в бородищу и невесело размышлял. Доразмышлялся до того, что вздохнул горестно: не с кем совет держать, ни батюшки рядом, ни иных Старейших, ни дядьки Даина. Сам, стало быть, разбирайся как знаешь.
Покосился даже на остроухого, как там, бишь, имечко его лесное? Помнил конечно, за две седмицы-то и не захочешь, а запомнишь. Уже даже воздуха в грудь набрал, да промолчал. Уж больно отрешенный у того был вид, будто в уме прикидывает, как из железа на квартерн три меча под человеческую руку отковать.
– Так, стало быть, думаешь, Самому Черному птички служат? – вопросил, словно бы продолжая разговор.
Эльф медленно повернул голову, посмотрел на него все тем же отсутствующим взглядом, и Гимли мысленно обругал себя. Нашел у кого спрашивать, уж лучше бы у хоббитов поинтересовался. Даром, что сидят в своих в земле выкопанных норах, а до эльфийского Ривенделла худо-бедно добрались. Авось и тут чего скажут. Проще-то, конечно, было бы Гэндальфа догнать да расспросить, однако материя все такая тонкая, что как-то вроде как и неловко у мага-то да про магию интересоваться. Гномьи мастера тоже владели словом, могущим сокрыть дверь в скале, запереть кровь, отворенную непослушным железом, заставить откликнуться потайные драгоценные жилы, да много еще чего. Однако жить с колдовства – это для сынов Дарина было чем-то навроде шутовства. Этакое то есть занятие, при котором на вопрос «А чем промышляешь?» стараются соврать что позаковыристее.
– Нет, не ему, – вдруг ответил эльф, и Гимли воззрился на него. – Это другая магия. Сам Черный, как ты его называешь, меняет суть живого. Его слуги были бы зубасты, ядовиты, шипасты – словом, ворон бы ты в них не признал. Эти же птицы служат обычному магу, который может заставить их выполнять свою волю, но не может менять их суть.
Тут уж Гимли совсем призадумался, однако поблагодарить не забыл. Отчего же «спасибо»-то не сказать, коли новое поведали, да все такое, о чем не один день размышлять надо. Это, стало быть, получается, что Гэндальф не один на свете маг. То есть все то, что Гэндальф на Совете про другого мага, какого-то там белого, говорил, Гимли со всем прилежанием выслушал. Выслушать-то выслушал, однако на бороду не намотал. Потому как решил: не касается это его. Ну не поладили двое, случается. Один другого в полон посадил, а тот возьми да сбеги. Тоже бывает, вот только его-то какое в том гномье дело? Ан, оказывается, этот самый белый не успокоился, птичек-то он послал злокозненных? Или не он, а еще какой другой? И точно ли такие уж они бедовые, может, просто мимо пролетали? И в ничем не занятой дурной голове тут же нарисовалось, как давешние вороны враждебному магу вот прямо сей момент все докладывают. Дескать, тащится некий отряд у подножия Великих Гномьих Пиков, и гном с ними заодно. Гимли мотнул головой: отродясь такого не бывало, чтобы сыны Дарина, врагов не увидемши, заранее трястись начинали. Это-то верно. Только вот маги – такая все материя, что и не знаешь, с какой стороны уязвить получится. У Гэндальфа бы выспросить, да только опять же, не подступишься ведь, не скажешь, дескать, почтенный, не подскажете ли, как вот этаких, как вы, пришибить можно, да так, чтобы понадежнее и с первого, чтобы значит, тычка.
Гимли тут же живо представил себе эту сцену и улыбнулся. Рядом едва заметно улыбнулся эльф, но этого, понятное дело, никто не увидел.
Полуразрушенные статуи, кое-где обрамлявшие их путь впереди, Гимли заметил давно. Сам-то давно бы дошагал, однако все вместе пока еще доползли. Сын Глоина безошибочно признал гномью работу – хотя каменные лица оплыли от времени и непогод, а шлемы поросли мхом и невысокими кустами.
Хотел было уже эльфа-то подначить, мол, статуи эти тоже твой народ вытесал, или как? Однако не стал, потому как настроения шутки шутить вообще не стало. Откуда-то будто сверху дохнуло холодом. Да не таким, какой бывает, когда до снеговых вершин поднимешься, а такой, который в склепе обитает. Одно слово – замогильный.
Эльф тоже приостановился, поднял лицо – в темноте Гимли видел только едва заметно лучащиеся глаза. Тут уж и сам прищурился, пытаясь разглядеть, чего ж там этакое летает, страх нагоняет. Отчего-то вспомнилась встреча на пустынной горной дороге. То есть не встреча конечно – праотец Махал защитил! – а тот всадник без лица, что мимо них проехал. Леденящий холод вдруг исчез, как не было, и гном, крепко уповая на тонкий слух лесного охотника, пробормотал:
– Это что ж такое было? Опять этот маг недобрый колдовство наводил?
Эльф снова помолчал – водилось за ним такое, видать, ответ обдумывал, чтобы чего лишнего не ляпнуть.
– Нет. Боюсь, это был посланец того, кого ты зовешь «Сам Черный».
– Чего-чего? – пробормотал невыспавшийся и плохо расслышавший эльфа Сэм, которому послышалось, что его окликнули.
Пришлось Гимли на ходу оправдываться тем, что обсуждал с эльфом сказания своего народа о горах, к которым они приближались. (Обсуждал. Он. С эльфом! Вот потеха-то...) Однако друг Хранителя не слишком гнома и слушал – его хозяин шел впереди, то и дело пропадая из виду, когда плотные тучи закрывали луну; а как только Сэм переставал его видеть, тут же принимался беспокоиться.
Когда они дошли до места очередной дневки, Гимли только вздохнул. Будь его воля – гнал бы спутников нещадно, чтобы миновали перевал седмицу тому назад, а то и раньше. Исконное гномье чутье подсказывало: по такой погоде через пики горные не пускаются – разве только от смерти бежать или смерти искать. Однако же никто его не спрашивал, а сам он не лез. Охранять взялся – вот и охраняй, а не лезь поперед всех, на то другие умники досужие найдутся. Устраиваясь поспать на жухлой траве, завернулся как следует в теплое и отменно легкое, из дома еще прихваченное одеяло из шерсти горных козлов. Эреборские мастерицы сопрягали такие одеяла всем людским рукодельницам на зависть, однако секретами делиться не спешили и продавать – никогда не продавали, какие бы барыши за дивную и удобную в пути тканину им не сулили. Вот и сейчас Гимли привычно порадовался. Сложенное – чуть более платка, а завернешься в него – будто рядом с камином улегся. Порядочным, гномьим, а не навроде того, что в эльфийских чертогах устроены. Вверх на поллиги, вглубь – хоть гуляй в нем, пламя до неба, а тепла так и нету почти. И зачем только ладили?
Гимли покосился на эльфа, невозмутимо устроившегося рядом и глядящего в светлеющее небо. Горы-то рядом, холодом дышат, повечеру проснешься – как бы не пришлось бородищу примерзшую от ворота отдирать. А этот в своих тонюсеньких тряпках улегся, будто на солнечной лужайке почивать будет.
Гимли повозился, поспорил с собой немного, потом все же обратился к соседу:
– Ты бы... укрылся чем, эльф, или вон под одеяло мое что ли рядом полезай, к вечеру ведь все инеем покроется.
В душе-то сказал себе, мол, ежели тугодумный этот с собой ничего теплого не взял – чего это Гимли с ним одеялом делиться должен? Однако не дело так все же. Поход – он поход и есть, дело общее делается.
– Спасибо, – легко отозвался эльф. – Я не замерзну.
Ну и не надо, не слишком-то и хотелось. Зато утром под бок к гному подкатился один из хоббитов, ну да что с ним делать – не гнать же.
А упрямый эльф так ничем и не укрылся. Ну и дурак.
Солнце сделало еще один оборот по небу, за спиной остались еще один ночной переход и дневная стоянка. Гимли мрачнел с каждым шагом. Когда под вечер, пользуясь тем, что морозная взвесь прятала дым, они развели костер – не столько горящий и греющий, сколько чадящий – Гимли знай себе откатывал в сторону недопрогоревшие уголья. Небось в горы лезут, а не на прогулку идут. Да еще и зимой, когда разумные странники горы-то эти самые за два дня пути поодаль обходят и не считают, что крюка дали. А уж ежели повелительная необходимость есть в горы-то карабкаться, так там тепло – первейшее дело. Вот только деревьев да кустов на этаких пиках для нерадивых странников не насажено, а камни гореть не приспособлены. А без огня, пожалуй, до утра не протянешь. Хорошо, человек из южного королевства Гондор сказал об этом вслух, и каждый взял с собой по вязанке хвороста. Эльф, искоса поглядывающий на молчащего мрачного гнома, тоже собрал оставшиеся уголья, которые неугомонный ветер все норовил раскатить по пригорью.
Вся суть гнома, вся память предков гнала его прочь от этого места. Камни почти не хранили своей исконной памяти о молодости этой земли, о ее Создателе. А от таких камней, пожалуй, дождешься лиха, да такого, что косточки бы хоть потом собрать да сказать, что легко отделалася.
Отряд, однако же, упорно двигался вперед. Гимли заметил, что легко ступающий эльф старался держаться между Хранителем и краем обрыва. С одной-то стороны, конечно, это дело – вдруг да потянет кольцо лиходейское хоббитскую шею прочь с узкой тропы? С другой стороны, Гимли отлично знал, как опасно в горах ходить по краю. Гору-то любить надо, льнуть к ней, как к жене ночью. А таких, удалых особо, гора и случайным камнем под обрыв отправить может, чтоб другим неповадно глупить было. Хотел было уже сказать, мол, отошел бы ты от края, пень лесной, да промолчал. Небось, не хоббит какой, озорство не избывший. Сам знает что делает.
Налетевший буран, однако же, живо заставил всех прильнуть к скале и вжаться в нее всем телом. Гимли, по правде если, едва удерживался от того, чтобы сказать: «Давайте взад повернем, не будет удачи сегодня, да и завтра – вряд ли. Другой путь искать надобно, потеряли вы, братцы, время, пока в гостях у эльфов прохлаждались, песенки слушали». Однако молчал, только в какой-то миг ухватил одной рукой шедшего рядом хоббита (так и не понял, кого, так залепил глаза летящий навстречу снег), другой рукой эльфа за худое запястье и приник с ними вместе к камню что было сил. И лишь через несколько мгновений сверху послышался глухой каменный смех – это прыгали вниз, ударяясь острыми боками о твердь, злобные валуны, норовящие сбросить незваных гостей да переломать им ребра. И, словно вторя им, раздался другой хохот. Не горный, глухой да гулкий, а визгливый, с подвывом – так хохотали бы орки, если бы видели их сейчас. Рука эльфа вздрогнула, стиснутая гномьей ладонью, и Гимли понял, что тот слышал то же самое. Осталось только уговорить остальных: людей, совсем видать оглохших, замерзших хоббитов и, самое главное, неугомонного мага, что дальше идти нельзя.
Однако люди, хоть и глухи да самонадеянны, а все же кой-что понимали. Боромир из Южного королевства Гондор первый сказал, вернее, прокричал, что хохочет и воет вовсе не ветер, а тот, кто наслал на них и снегопад этот, и летящие валуны. Остальные для вида с ним поспорили – как же, самое времечко-то выбрали. Пришлось даже и слово вставить, а то до утра бы распинались, что все храбрецы записные и не боятся ничего. Между прочим, Багровым Рогом Карадарас прозвали именно эльфы, и никак не за то, что гора была похожа на заздравный рог, залитый закатным багрянцем. В роду Гимли пересказывали, что гору нарекли так из-за сходства с турьими рогами, на которые неистовый зверь этот, как известно, может насадить противника, да и таскать на себе, пока тот не издохнет. А потом бросит, да еще и поверх потопчется.
Гимли потерял всякое терпение, ожидая, когда будет принято хоть какое-нибудь решение и можно будет не стоять тут и не мерзнуть.
Ждать, однако же, пришлось долго. Гимли так и держал за руку кого-то из хоббитов и эльфа. Хотел было повернуться и посмотреть, не Хранителя ли оберегает, потому как Фродо, по Гимлевым наблюдениям, тяжелее всех в походе приходилось. Не грех его и за спину себе задвинуть, укрывая от ветра да снега. Однако задвигать никого не пришлось. Рядом с ним обнаружился Мерри, до того тесно прижавшийся к Пину, что гном понял: ежели свалятся, так сразу оба. То есть держать, понятное дело, придется обоих. Уперся ногами покрепче и глянул в другую сторону, на эльфа. Под бородищей царапнуло намерзающим инеем.
Тонкие пальцы лесного жителя, покоящиеся в необъятной гномьей ладони, были все такими же ледяными, однако сам эльф вроде как никакого холода не замечал. Щурился, глядя куда-то сквозь снеговые заверти – то ли в темное небо, посылавшее в них жгучие стрелы, то ли наверх, выискивая новые камни, могущие расплющить неосторожных спутников.
Однако же движение гнома эльф приметил и встретился с ним глазами. Качнул головой, словно бы говоря, что совсем ему все происходящее не нравится, и не сползти бы им отсюда, пока все целы и спуск весь как есть не занесло. И Гимли был с ним в том всецело согласен. Вот только их, как водится, никто не спрашивал.
Глава IV. Баразинбар, дорога до Казад-Дума.
Внезапно Мерри куда-то рванулся, и перепугавшийся Гимли стиснул его ладонь так, что тот ойкнул. Оказывается, неугомонный хоббит вовсе даже не собирался падать, а протягивал Гимли чью-то фляжку. Сын Глоина хотел было уже воспротивиться: зачем это ему чужое, коли свое имеется?
Хоббит, однако, настаивал, и в завываниях бури гном разобрал что-то похожее на «...эндальф» и «..усно». Ладно, попробуем, что за колдовские напитки с собой маги во фляжках таскают.
Правильный гном, он ко всякому новому с опаской, потому как разное бывало, учены. Говорили прадеды – их, мол, предки глубоко в землю зарываться боялись и другим не заповедывали. Так нет же, зарылись. И такое, говорят, повылезло, что и обратно никак не упихаешь, пришлось вон целое царство бросать. Оттого Гимли и решил, что губы омочит интереса ради, а уж больше – ни-ни. Однако Гэндальфово питье оказалось одновременно и прохладным, и согревающим, и еще таким, будто только что убрал полнехонькую сковороду доброй еды. Потому изрядный глоток влился в глотку будто бы сам по себе.
Эльф от своей доли даже и не подумал отказываться, и вскоре тщательно завинченная фляжка вернулась обратно к магу за пазуху. Люди и Гэндальф порешили разжигать костер, и Гимли вновь едва удержался от того, чтобы назвать их недоумками. Какой костер, ежели уходить надо, ведь гневается гора, по своей ли воле или чужой волшебной. Однако снова промолчал. По просьбе мага они с эльфом вдвоем, прикрывая своими телами жалкую горстку трута, пытались высечь искру. Однако ни у Гимли, сызмальства привыкшего разводить открытый огонь, ни у эльфа так ничего и не получилось. Гном уже совсем было порешил, что виной тому чужое недоброе колдовство. Где же это видано, чтобы гном да не мог костра запалить, буран там или не буран.
Однако старый маг, видать, и сам понял, что дело нечисто. Тут-то Гимли и сподобился увидеть наконец истинное колдовство. Несколько непонятных слов – и волшебное сине-зеленое пламя полыхнуло едва не до неба. Все радостно придвинулись к огню, так что только и оставалось следить, чтобы кто особо ретивый не поджарил бы себе колено, локоть или иную какую телесную стать. «Ну а дальше-то что?» – хотел спросить Гимли. Дрова прогорят, но снег-то не растает. Или Гэндальф их тут решил поморозить хорошенько, чтобы потом этаким же пламенем горную тропу расчистить? Дескать, знай нас, магов. Вот только как бы от той горы, о которой недобрая слава издавна идет, ответа-то не дождаться. Да все такого, что ой как пожалеть придется.
Гимли старался отойти подальше – насколько вообще можно было отойти на узком каменном карнизе – чтобы подпустить к огню невысоких хоббитов, которые снег-то раз в дюжину лет, по их словам, видят. Люди переговаривались, дескать, придет рассвет, а с ним и облегчение какое, как будто бури только по ночам и бывают. Не утерпел, вмешался-таки, а то герои эти, глядишь, таки полезут по снегу да льду через вершины горные, словно другого дела у них никакого нету.
Слава Махалу, зады-то небось у всех подмерзли, так что спорить особо никто не стал. Вот только пока ждали да у огня грелись, обратную-то тропку тоже занесло, да так, что и гному по пояс, а уж хоббитам вообще до подбородка. Впрочем, ежели маг дрова сырые посохом своим запалил, так может и тут не оплошает? Сходные мысли, по всему видать, посетили и эльфа, который тут же предложил Гэндальфу расчистить всем путь своим огненным жезлом. Маг, как это водится за магами, завредничал, эльфа послал заковыристо – солнце разыскивать, а колдовать отказался. Дескать, снег – не дрова, гореть не будет. И то верно, одно дело кучку хвороста поджечь, а другое дело тропку растопить в лигу длиной. Кто ж признается, что силенок не хватает?..
Но вслух, конечно же, Гимли вновь ничего не сказал.
Когда люди наконец порешили действовать и отправились расчищать проход, эльф отправился следом, еще и мага уязвил. Дескать, найду солнце, раз уж сам Гэндальф повелел. Подсмеивался он при этом так, словно не мерз вместе со всеми, а в пиршественном зале Эребора восседал. Гимли усилием воли подавил желание стащить с себя сапог и запустить эльфу вслед, чтобы было неповадно зубоскалить, когда нормальные, не остроухие путники зубами дрожки отбивают. Однако сдержался, в который уж раз. Тем более что от эльфа, в отличие от многих других, в отряде прок был. В этом Гимли уже успел убедиться.
И не ошибся, хотя эльф особой скромностью не страдал и о своих подвигах рассказал сам, не то, ровен час, кто не заметит. Однако ж если б не эльф, люди бы сочли, что они оказались в ловушке. Про себя Гимли полагал, что как бы ни был суров Баразинбар, а его губить бы не стал, ну и спутников заодно. Потому что как ни злокозненны камни, а все же с гномами дальняя, но родня. Оттого и не удивился, когда в точности за ними перевал засыпало уже напрочь. Повинился только вслух, дескать, уходим уже, а молча-то прощения просил за спутников своих неразумных, да за себя, что ранее их не остановил.
Когда, наконец, решили сделать привал, гном почувствовал, что и до него добралась усталость. От холода ныли, кажется, все кости, и потому от второго глотка колдовского питья отказываться вовсе даже не стал. То ли от мороза, то ли от чудесного напитка, но все же в мозгах прояснилось у всех, и в горы решили больше не лезть. И на том, как говорится, спасибо. Только ежели не через горы, то их путь проляжет через Казад-Дум?
Сколько лет тому отсчиталось с тех пор, как дядька Балин подался в Морию с самыми отчаянными головами. И он, Гимли, едва не на коленях у папаши позволения выпрашивал с ними уйти. Тот, однако же, не дозволил. Дескать, и далеко, и молод еще. А главное, дело ратное не настолько превзошел, чтобы Балина сопровождать. С тех пор много камней успели вывезти из отвалов под Одинокой, а Гимли стал куда как ловок с секирой, однако же та стародавняя тоска не отпустила его и по сию пору. Оттого, вопреки обыкновению, громче всех высказался, мол, пойду в Морию всенепременно, вот только ворота бы отыскать.
Люди-то да эльф – им, конечно, кажется, что там, где эльфов нет, так всем хоть пропадай. А вот о том, что с ним, сыном Глоина, в одном отряде идучи, они у любого отпрыска Даринова колена могут приюта и помощи попросить – так ни один не подумал. Гимли такого-то говорить вслух уж не стал, ибо не дело хвалиться. Их род не болтовней славен, а делом. Вот как дойдут – так и увидят, что неспроста он тут с ними шагает... Путники, однако же, через морийские копи двигаться не рвались. Дескать, вот утро наступит, тогда и решим. Впрочем, Хранителю виднее, кольцо-то ему тащить, а не другому кому.
Вот только никто не собирался им давать спокойно отдохнуть до утра. Волчьего воя Гимли не особо-то испугался – видывали и не такое. Однако волки-оборотни – это, опять же, колдовством попахивает. Тут, само собой, куда как полезно, что маг с ними. Однако на мага надейся, а секиру наготове держи. В волках, оборотнях там или нет, Гимли не слишком-то разбирался, но твердо полагал, что хорошо отточенное железо в гномьих руках вряд ли придется им по душе.
Долго ждать не пришлось – первый волк, да огромный, в холке едва ли не в рост хоббита, изник меж камней, поводя глазами, словно бы выбирая, кем первым доведется подзакусить.
Маг, конечно же, на то и маг, чтобы против пакости всякой выступать. Ну если, конечно, это правильный маг, а не злыдень какой-нибудь. Однако когда Генлальф вышел вперед и торжественно представился волку, не иначе рассчитывая, что тот незамедлительно испугается и сбежит, поджав хвост, Гимли поневоле разобрал смех.
Волк, очевидно, решил, что маг с именем будет куда повкуснее, чем безымянный, и прыгнул вперед. Тут-то и пришел бы конец волшебнику, если бы эльф не спустил тетиву. Видать, тоже считал, что оружие-то, оно повернее волшебных словес будет, и изготовился заранее. Вот от метко пущенной стрелы волки и вправду разбежались, но по всему было ясно, что ненадолго.
Видать, и у зверей кое-что в голове имеется, потому как на следующий раз в атаку волки кинулись всем скопом. Думать стало некогда – Гимли знал рядом невысокликов, а среди них Хранителя, к которым тварей никак нельзя было подпускать. Над ухом вновь прозвенела тетива, где-то сбоку раздался оборвавшийся рык. Огромную смрадную пасть встретило лезвие секиры – ровно посеред. Удар вышел на славу: волк до половины перестал быть, рухнув к ногам окровавленной кучей меха и потрохов. Какой-то частью рассудка Гимли все ждал: когда же она придет, горячка боя, о которой любили порассуждать старшие? Он успевал замечать и новых волков, и ловко орудующих мечами людей, и даже мага, который вновь принялся размахивать жезлом. Видать понял, что без колдовства, пожалуй, тут они все и полягут.
Полыхнуло сразу и со всех сторон, по лезвию секиры прочертилась сияющая огненная кайма, и следующая тварь взвыла еще раньше, чем добрая сталь рубанула ее по боку. Завоняло паленой шерстью, едва не подпалив ему бороду вспыхнула пролетевшая мимо эльфийская стрела.
Гимли успел обрадоваться теплу и удивиться тому, что способен его замечать, и тут все кончилось. Невысокликам-хоббитам да и ему самому не довелось даже и похвастаться ратной добычей. Оба оборотня, рухнувшие у ног гнома, ровно как и другие, усеявшие вершину пологого холма, исчезли, словно бы истончившись и утянувшись следом за расстилающимся по равнине дымом. Опять колдовство.
Однако же ни дивиться оборотням, ни рассиживаться за завтраком было некогда. Теперь уже не только Гимли, но и все прочие мечтали поскорее укрыться за надежными морийскими вратами. Вот только указателей, как в Эсгароте близ рыночной площади, чтобы купцы заезжие не плутали, им тут никто не оставил.
Гимли, идя рядом с магом – а как иначе, коли в гномье царство направляются, да еще такое, которое его, Гимлева, рода самое что ни на есть исконное, – не столько интересовался, что там бормочет Гэндальф, сколько пытался ощутить скалы. Скалы долго помнят бегущую воду, однако расслышать их голос удалось далеко не сразу. Теперь уже Гимли вел своих спутников – поначалу вдоль русла, а потом, когда их путь преградило озеро, переплывать которое отчего-то никому не хотелось, в обход, по главной дороге.
Под озером камни молчали, и это было очень даже подозрительно. Если бы можно было перепрыгнуть узкую зеленоватую лапу, которой вода впивалась в сушу, Гимли бы так и сделал, но до того берега не допрыгнул бы не только он, но даже и эльф. Оттого гном первым шагнул в отдающую гнилью воду. Скользкое дно едва не заставило набрать бородищей ряски, однако камень, как водится, вовремя лег под ногу, помогая обрести опору. Следом за ним перебрались и другие.
Сын Глоина смотрел на стену, ощущая давнее колдовство. Эти камни говорили тысячей голосов. Они помнили его род, они узнавали его самого. Праотец Дарин ступал по этим камням, царственной своей рукой прорубал эти своды. Хотелось преклонить колено и возблагодарить Махала, но Гимли постеснялся. И вовремя, ибо маг не нашел лучшего момента, чтобы рассказать людям и хоббитам о том, что, дескать, были такие времена, когда даже эльфы с гномами дружили.
– Я ни разу не слышал, что эта дружба прервалась из-за гномов, – собственный голос прозвучал хрипло, и протянувшаяся было из завесы времени тень великого предка отступила.
Эльф, конечно же, не утерпел и ответил, дескать, эльфы тоже без вины в этаком деле. Ну да, особенно чей-то папаша, пень лесной.
В одном маг был прав: если и можно было найти еще менее подходящее место для пререканий, то для того стоило изрядно постараться.
Покамесь лучше бы им отыскать ворота, а отыскавши – еще и открыть. Что, как известно, когда с гномьей работой дело имеешь, не так-то и просто. Это только хоббитам, которые, по рассказам отца, норы себе копают в земле да прикрывают их сбоку круглой крышкой, кажется, будто всякая воротина, как овечий загон на ярмарке, отовсюду видна. Стена молчала, словно бы выжидала чего-то, а неразумным пришлось и объяснить даже, что не так-то просто распахнуть ворота, кои гномий мастер делал да слова заветные над ними сказал. Бывает ведь, всю жизнь свою гном положит, но уж что сделает – то века простоит, никакой убыли не претерпев. Потому как ежели в камень всю душу вложишь, тот камень крепче крепкого становится.
Тут, словно в древних сказаниях, разбежались по скале изящные завитки лунных рун, засеребрилась Даринова корона. А внизу, как водится, и имя мастера прописано – да будет пенно пиво его в чертогах Махала! Однако же без заклинания все равно войти не получится, а заклинания Гимли не знал. Карты морийские не раз рассматривал – и переходы, и залы громадные. Но вот чтобы заклинание там указано было, дескать, чтобы в царство великое гномье попасть, то-то молвить надобно – не было такого, Гимли бы помнил. Аж стыдно сделалось: да что же это, к стенам и воротам царствия предков привести сумел, а открыть не под силу?!
Люди вон паниковать начали, точнее один из них, из Гондорского королевства. Никому-то он не верил – ни Гэндальфу, ни гномьей работе, и эльфу бы, наверное, не поверил, да только тот с ним и парой дюжин слов едва перемолвился. Только что опять вот уговаривал всех через царствие его идти, хотя уж сто раз сказано было, что и далеко, и неудобно. Никак тоже выгоду свою имеет, без этого-то как же? Однако Гимли про себя твердо положил – пусть Боромир этот хоть двумя мечами разом машет, а к Хранителю он его не подпустит. Потому как до людских и эльфийских царствий ему, Гимли, и дела нет, а вот Эребор на поругание он не отдаст, пусть даже и голову за то сложит. Не для того Гору у дракона отвоевывали.
Пока человек пытался спрятать свой страх за возмущением и швырянием камней в гнилую воду, от которой Гимли инстинктивно держался подальше, маг снова и снова пробовал открыть дверь. Король-Бродяга, сразу видать – воин, меч тем временем почистил до блеска, а эльф просто наложил стрелу на тетиву и оглядывался кругом, ожидая, как и сам Гимли, подвоха от этого места.
И все-таки недостойным правнуком Дарина оказался он, Гимли, сын Глоина. Потому что честь открыть Морийские врата выпала не ему.
Да и откуда бы ему знать, как по-эльфийски звучит слово «друг»?
Обзорам:
продолжение в комментариях
Название: Несравненное право
Автор: Хильгрэль
Беты: Снарк, Ангулема
Размер: макси
Канон: Властелин Колец
Пейринг/Персонажи: Гимли, Леголас, Хранители
Категория: джен, броманс
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: первая часть похода Братства кольца глазами одного из Хранителей
Иллюстрации: клип "Братья по оружию" авторства OldWich
Примечание/Предупреждения: кинон не учитывается совсем, только канон. Название взято из стихотворения Н.С.Гумилева «Выбор». Текст задумывался как приквел к "Сковать последнее звено".
Комментарии: Написано на Фандомную Битву для команды JRRT 2014 в рамках ББ-квеста.
читать дальшеГлава I. Из Эребора в Ривенделл.
То, что бродить сейчас по дорогам весьма опасно, было понятно еще когда они выходили из Эребора. Уж коли Сарумановы посланцы и ко гномам начинают в гости наведываться, будто им тут так уж рады и меда наливают каждый раз, – тут держи ухо востро: значит, дряни всякой по свету шарится немало. Король Даин, давний отцов друг, а Гимлев воспитатель и наставник, щедро одарявший подопечного в иное время подзатыльниками и прочими объяснениями, приходящимися пониже спины, стоял насмерть. Дескать, обоих не пущу, потому как дело опасное, против черного мага затеянное, кто наперед сказать может, доведет ли вернуться? Видано ли, чтобы отец и сын оба в поход отправлялись, хотя бы и для дела так лучше было? Однако на своем настояли, и теперь шагали с папашей, обходя владения лесных эльфов десятой дорогой.
Не слишком-то часто гномам Одинокой Горы выпадала нужда переправляться через Туманные горы, однако и на таковой случай тракт особый через лес был проложен. А несколькодневная стоянка у Беорнингов после перехода через Черный лес хоть и была неоправданной, по мнению гномов, дороговизны, зато покой путников хозяева стерегли отменно, если, конечно, не лезть ночью за ворота. Пока дураков не находилось: кому после Чернолесья захочется приключений на бороды искать?
К Беорну отправились аж четверо: Дари Огниво, Мори, Труин и Холи. С гружеными поклажей пони, с новой кованой утварью и тканями, вышедшими из-под рук эсгаротских мастериц. Медвежьи оборотни, охраняющие свой край от всякого зла, были, конечно, изрядными скупердяями, но в хороших вещах толк понимали. Селение Беорнингов росло, нашлись и лихие девки, что пошли замуж за красавцев-молодцов, умеющих отращивать на себе медвежью шерсть. А где бабы – там и торговля, вот и шел небольшой отряд, пригибаясь под вековыми ветвями недобрых лихолесских вязов.
Еще трое, охраняя гремящую телегу с котлами, сковородами, клещами, плугами, косами, ножницами для овец и иными хозяйственными надобностями, прошли через весь Эсгарот и отправились по старому тракту к Рованионским кочевьям. Конечно, давно уж не кочевья там были, а поселения, однако жили тамошние небольшими деревушками по дюжине домов, оттого так до сих пор и прозывались кочевьями. Торговля с ними шла ни шатко ни валко, однако ж порой торговые гномы, не убоявшиеся дюжины седмиц кочевой жизни, привозили оттуда горючий камень, который кузнецы добавляли в варящуюся сталь. От этого камня лезвия обретали удивительный узор и особую прочность, а кровь словно бы соскальзывала с них, не присыхая к клинку.
Оба обоза призваны были отвлекать внимание лазутчиков и любопытствующих. Пусть тянутся следом да изо всех сил шпионят – куда это гномы подались, да за какой нуждой, да сколько прибыли выручат. И только они с отцом, изникнув из потайного хода, пустились на север, далеко обходя царство лесного короля и его извечных караульных, видящих и слышащих все, что только можно, а в особенности то, что не для их ушей и глаз предназначено. Даин настаивал на том, что узнать про их поход никто сторонний не должен. А уже если увидит их двоих – так не догадаться, что за нужда из дома погнала. Потому и отправились вдвоем, по-семейному, мало ли отчего отец с сыном в путь снарядились. На случай ночевок в постоялых дворах с любящими почесать языками путниками, ну и для других расспросов, был придуман изобилующий подробностями рассказ о славной гномке из рода, осевшего на Эттенмурсе после драконьего нашествия. Дескать, в прошлом году встретились на праздновании Даринова дня, теперь вот едет отец, везет подарки роду, будет просить девушку для сына. Едет с ним, понятно, и сын: точить ножи нареченной, ковать ажурные кольца к коснику, приглядываться. Чем не повод? И даров подходящих набрали – будет что продать, коли нужда возникнет, будет что показать, чтобы рассказ подтвердился, ну и, на худой конец, будет чем откупиться от рыскающих разбойников, кои с гномами, как известно, связываться не очень любят, потому как если уж гном берется драться, то, как и во всяком другом деле, до конца пойдет. Однако всякое случается, в особенности если гномов-то всего двое, а так и разойтись можно к обоюдной выгоде. Разбойникам – с гномьей работы браслетами (папаша, конечно, поскупился, и вместо настоящих сапфиров вправил в них турмалины), а им – продолжать путь, пока не упрутся в далекое эльфийское королевство, которое отец посетил еще в юности.
Глоин, конечно же, с королем Даином не спорил, в особенности касаемо того, что с живущими неподалеку лесными эльфами обсуждать свои трудности не пристало. Конечно, существуют в мире и торгуют помаленьку, и вроде как соседи, однако соседи соседям рознь. Это не то что Бранд, давний друг и исконный союзник. С остроухими и свои собственные уши надо держать востро. Глоин своего первого знакомства с эльфийским королем не забыл и, обходя Чернолесье, крюка дал куда большего, чем то требовалось для сохранения их перемещения в тайне. Гимли, наслышанный с детства рассказов папаши и его соратников о тюремном гостеприимстве невежды эльфийского короля, вполне был готов поверить Глоину на слово и проверять, не изменилось ли с тех пор что к лучшему, не жаждал совершенно.
Осторожности, однако, не теряли. Пусть и далеко на юге остался Дол-Гулдур, который гномы к ночи вообще старались не упоминать, однако зло может протянуть свои лапы куда как далеко. Шли не по тропам – рядом, карабкаясь по утесам так ловко, как делют это только прирожденные подземельщики. На дороги выходили только когда обойти уж совсем никак не выходило, или времени бы тот обход отнял седмицу не меньше. Тогда уж, ясное дело, сами шуметь старались поменьше, а вслушивались в каждый шорох. Оттого наверное, когда далеко позади застучали по камням подковы да забряцала упряжь, как бывает, если конь катает во рту невкусное грызло, – с дороги сошли и ухоронились надежно, в такой каменной ложнице, что хоть сверху в нее заглядывай, все одно ничего кроме темноты не увидишь, зато дорогу из-под нее видать как болванку посеред наковальни.
Показавшийся из-за поворота всадник словно бы никуда особо не спешил – поводья зацеплены за луку седла, руки вольно свисают, на голову капюшон надвинут. Однако, когда конь чуть повернулся, миновав очередной валун, обоих гномов пробрала дрожь. Под капюшоном всадника не было лица. Не сговариваясь, оба затаили дыхание и слились с камнем, как умеют только гномы, – и не зря. Там, где они свернули с тропы, конь чуть замедлил ход, а всадник (или его плащ) словно бы привстал в седле, что-то вынюхивая.
Родные камни укрыли, не выдали. Отец и сын еще долго боялись пошевелиться после того, как цоканье копыт утихло. После этакого вообще с дороги сошли, пробирались буреломами, подтягивали друг друга, скребли бородами по камням, загодя упрятав в заплечные мешки хорошие одеяния, в коих не будет стыдно предстать и перед мудрым эльфийским предводителем, и перед хоббитом по имени Бильбо, которого отец вспоминал как большого умельца во всем, что касается красиво одеться, сытно поесть и удобно устроиться.
Когда до Ривенделла осталось не более седмицы пути, пришлось вернуться на проторенные людьми и эльфами тракты. Во-первых, кругом потянулись поля и деревни, а обходить дороги по чужим посевам рискованно, можно и батогом поперек спины получить, да притом за дело. Во-вторых, являться к эльфам в грязном и ободранном о камни исподнем было уж никак невозможно, пришлось умыться в ручье, надеть пристойные одежды и шествовать чин по чину. И без того, по словам отца, в прошлый раз они всей компанией пожаловали в этот самый Ривенделл изрядно потрепанные путешествием и совсем не в том виде, в каком пристало бы являться гномам Даринова колена. В-третьих, по здешнему краю кто только не шлялся, а значит, и внимания особого они привлекать к себе не станут.
Тракты тут трактами-то и назвать было нельзя – так, дороги, по которым местные крестьяне возили продавать морковь и репу. Словом, когда сзади по подсыхающей после дождя грязи снова зачавкала копытами лошадь, оба гнома не слишком насторожились, попривыкли уже пропускать груженые с горкой телеги. Папаша все же обернулся и его перекосило так, что Гимли волей-неволей пришлось посмотреть, чего он там углядел, неужто тот кошмар безликий и сюда сунулся?
За ними верхом на крупном мышастом жеребце ехал эльф, самый настоящий эльф, каких нередко можно встретить в Эсгароте. В одеждах цветов Лесного королевства, при снаряженном луке и длинном клинке за спиной.
Отец сделал вежливый поклон, и Гимли последовал его примеру. Эльф спешился, точнее, просто соскользнул с конской спины (на которую был наброшен небольшой затканный цветами и листьями ковер, никакого седла и в помине не было) и поклонился в ответ.
После обмена любезностями, в котором Гимли на правах младшего, а значит, молчащего, пока старшие в роду говорят, участия не принимал, учтивый эльф предложил проводить уважаемых соседей и оказать им всяческую помощь и защиту на время пути. Папаша принялся вежливо отказываться, намекая на деликатность их дела (о сватовстве пришлось умолчать, ибо по этой дороге можно было ходить свататься только к эльфам или людям), просил передавать поклоны повелителю Чернолесья, из чего Гимли умозаключил, что встретившийся им эльф с самим лесным королем на короткой ноге. В общем, после всех любезностей, эльф все же вскочил обратно на своего коня и ускакал вперед, неким образом умудряясь не слишком разбрызгивать вокруг себя грязь.
Из ругани отца Гимли понял, что эльф этот – наверняка Трандуилов соглядатай, и они дали на несколько дней крюк к югу, чтобы сбить остроухого с толку.
Ривенделл Гимли не понравился. Папаша-то, как пришли, исправно ворчал себе под нос, но у него с этим местом свои воспоминания связаны, и не так чтобы сплошь радужные. Гимли попытался понять, что же не нравится ему самому, а потом понял – хрупкость.
Слишком тонкие при своей высоте колонны, слишком непрочные своды, да еще и деревянные, того и гляди завалятся. Или вот, например, ворота. Гимли с одного удара мог бы их свалить, наверное. Вот там, да, аккурат за этой зазубриной тюкнуть секирой хорошенько – и готово.
Понятно, не тюкал – являл вежество, кланялся эльфийским стражам, те кланялись в ответ.
Дивное место, конечно, хотя и непривычное. Много воды – и вся на виду. Этак и листья налетят в нее, и всякая дрянь вроде мух нападает. А пить потом как – каждую мурашку вычерпывать? Однако пили, и в стаканах эльфийского зеленого стекла Гимли ни одной мошки на просвет не обнаружил.
Тутошний король эльфов их обласкал, встретил, будто собственную родню. Однако когда уселись за первую же общую вечернюю трапезу, давешний случайный попутчик обнаружился напротив. К счастью, у него хватило ума не вспоминать встречу на дороге, потому гномы только кивнули ему, дождались ответного кивка и принялись за еду.
Тут уж не только Глоин принялся ворчать и убиваться, тут и у самого Гимли зашевелились в душе нехорошие подозрения. Потому, когда на Совете сынок приснопамятного Трандуила (Гимли уже успел выяснить, кто таков был этот эльф, и радости это ему, понятно, не прибавило) признался, что они упустили злодея, за которым половина Средиземья, высунув языки, бегала чтоб выловить, гном не удивился. А как только речь зашла о выборе спутников для Хранителя кольца, вскочил тут же, едва только увидел рядом с наследником славного Бильбо подозрительного остроухого. За сынком злокозненного Трандуила явно требовался присмотр. А уж зная, как жаден его отец к драгоценностям, не приходилось и сомневаться, что при любом удобном случае эльф протянет руку к колечку. Тут уж явно требовалось приглядеть самому, потому как Сауроновы посланцы Эребору и сейчас-то не в радость, а уж если соседи остроухие эту вражескую игрушку к себе притащат, тут-то небось вообще вся нечисть в гномьи ворота беспременно заглядывать начнет: вдруг да что интересное найдется.
Папаша, конечно же, сокрушался, однако отговаривать не стал – потому как такая же в точности мысль и его посетила. А ему самому уж странствовать не к лицу как-то, хоть и крепок по сию пору и телом, и разумом, слава Махалу. Гимли и так не слишком-то радовался от того, что папаше назад одному тащиться придется, однако тут уж, как говорится, и поделать ничего нельзя. Потому выслушивал родительские наставления и сетования, эльфийскую кузню посетил (на диво неплохую), подправил кольчугу да заточил клинки. Прочие походники изготавливались куда дольше, хотя оружия не ковали и жили на всем готовом. Однако же собрались и они, даже год кончиться не успел. Пора было прощаться с папашей и отправляться в путь. Король Даин ведь повелел поелику возможно все сделать, чтобы опасность отвратить, ну вот он и делает.
Глава II. Равнина перед Мглистыми горами. Остранна.
Доселе Гимли не так-то много и приходилось странствовать, почитай, в юности из Железных гор в Эребор, да досюда дошел с папашей – вот и все путешествия. Потому как все то, что за три дня пути окрест Эребора объезжать приходилось, так то родное и знакомое, какие ж это странствия? Однако пока с папашей до эльфийского Ривенделла добирался, вроде как и в жизнь путевую втянулся, и немало лиг за день они оставляли позади, даром, что невеликого роста по сравнению с некоторыми долговязыми и длинноногими вроде эльфов да людей. Вот и теперь душа прямо рвалась вперед: покрывать расстояния ровным неутомимым гномьмим шагом. Да только приходилось приноравливаться к самым малым участникам их похода, и еще недовольства ими, недотепами медлительными, не казать.
Первые дни Гимли отчаянно боялся заговорить с хоббитами, потому как беспременно тянуло посюсюкать и дать сбереженный кусочек сахару. Доселе с почтенным Бильбо да с его племянником беседовал только папаша, отчего выходило большое облегчение. Теперь же самому приходилось присматриваться и приглядываться всячески: что за народец такой, какого нраву?
Через пару дней пути он нашел себе место рядом с Хранителем кольца и его другом. Во-первых, оба не слишком-то большие любители поговорить, а сие – достоинство великое. Потому как двое других невысокликов трещали беспрерывно, как сойки, отчего даже и гномья голова, которая с камнем в прямом родстве, вполне себе начинала гудеть, как с изумлением успел убедиться Гимли. Во-вторых, рядом с ним уж точно никакой лиходей, остроухий, к примеру, не подкрадется и вражеское сокровище не уведет. А в третьих, Сэммиум, друг Хранителя, показался Гимли самым разумным из четырех невысколиков. Небось, успел подумать и о еде, и о теплом укрывище, и о носках, и о соли, и даже о табачке. С таким-то и дело приятно иметь, и в долгом пути веселее, не то что с некоторыми лесными пнями, которым будто бы и есть-пить как не надобно.
Сопровождавший их эльф, по правде, тоже не был особым болтуном. Или шел неподалеку бесшумно, как ходят охотники, скрадывая дичь, или говорил вполголоса с людьми или магом. От них всех Гимли держался подальше, хотя Гэндальфа-то, конечно, видел и знал, да и как не знать, коли он в Эребор хоть раз в дюжину лет да наведается. А как наведается – так и начинается потеха: лучшее пиво с дядькой Даином, папашей и прочими из Компании повыпьют, все прокурят, куролесят до утра так, что вся Гора ходуном ходит. Да вот только отец про мага этого много чего такого рассказывал, что Гимли себе на бородищу мотал. Дескать, с ним никакого особого обращения не надобно, кроме одного: держаться подальше. Потому как только ему на глаза попадись, а там вовсе забудешь за чем шел и побежишь его волю выполнять. Вон, кольца-то злодейского Хранитель грустный идет, глаз не поднимает. Уж наверняка не мечтал всю жизнь о таком, чтобы к самому черному врагу в пасть тащиться, да еще и врага этого украшеньице любимое на себя навесить. Так что ежели Гэндальф что от Гимли хотел узнать – гном отвечал со всем почтением. А чтобы самому подойти – нет уж, благодарствуем, и тут неплохо.
Тот из людей, кто вел их по расстилающейся до гор равнине, был королевского рода, хотя и сущий бродяга на вид, даже хоббиты его Бродяжником величали. Однако Гимли одного такого еще в отрочестве повидал, короля, ушедшего за своим королевством, и королевство это добывшего. Пока шли приглядывался и к человеку – как идет, да как караул несет, да как вглядывается-вслушивается в степные отзвуки. Интересно ведь, каковы люди древней королевской крови бывают. Присматривался, одобрительно хмыкал в бороду, выходило, что с этим вполне можно дело иметь – не маг какой, колдовать да чары наводить, прямой человек и благородству не чужд.
Другой из людей, воин из далекого Гондора, не нравился гному почти также, как и эльф. Однако если эльф хотя бы вел себя вежливо, хоть и отстраненно, как оно и полагается не любящим друг друга соседям, вынужденным сохранять видимость добрых отношений, то этот человек с самого начала похода делал вид, что гнома вообще не существует. Подходил к хоббитам, заговаривал с ними, разглядывал, как диковину какую. Пялился и на эльфа, расспрашивал того об эльфийском житье-бытье, рассматривал оружие, которое эльф ему, впрочем, в руки не дал. Отговорился, что эльфийские, дескать, клинки, привыкают к одним рукам. Гимли только усмехнулся в бороду: оно конечно да, нечего каждому встречному-поперечному проходимцу оружие лапать. Но вот поверить в то, что эльф может слышать металл своего клинка, – это уж слишком будет. Не гном небось, а самый что ни на есть остроухий, которому положено травки-цветочки, козявок там всяких ведать, а вовсе не сталь. Гимли даже придумал, что ответить надоедному человеку, ежели тот захочет и его секиру к руке прикинуть. Однако тот с гномом знаться не пожелал и секиру не выпрашивал, ну так сын Глоина в свою очередь из-за этого вовсе не опечалился. Невелика честь – этакие знакомства для гнома его рода.
После двух седмиц пути хоббиты начали жаловаться, дескать, спать холодно, лежать жестко, горы все еще во-о-он где, а еды свежей и вкусной нет как нет. Гимли отмалчивался: его самого две недели на ногах утомить не могли, да и хлебово Хранители проворили вполне по гномьим меркам съедобное. К тому же горы приближались, хотя далеко не так быстро, как ему бы хотелось. В отличие от некоторых своих спутников, гном знал, что впереди их ожидают не какие-нибудь там холмы в три гномьих роста, которые за полдня перевалить можно не запыхавшись, а исконное царство его народа. Оттого, видать, и прибавлялось бодрости.
Все-таки странные они все существа, что люди, что хоббиты. Говорят о каких-то там картах, когда ориентиры у них, можно сказать, перед носом поставлены, не промахнешься. Прислушался, как хоббиты у волшебника выспрашивали, дескать, что за горы, да и вмешался. Каждую гору по имени назвал, чтобы не думали, будто гномы утратили память о славных деяниях прошлого. А уж когда узнал, что и Келед-Зарам доведется увидеть, тут и вовсе загордился. Славен тот из гномов, кто заглянет в священное озеро, удачу принесет и себе, и всей семье своей. Так что не так уж и зря в поход этот пустился, а то, по правде сказать, успел про себя пару раз подумать, что отряд вполне себе и без гнома бы как-нибудь обошелся.
Ну и эльф, конечно же, промолчать не смог. А то как это вдруг гном решился о славе да величии своего народа молвить? Тут же припомнил, дескать, в стародавние времена вот на этом самом месте жили эльфы, да не просто жили, а еще и наделяли жизнью камни вокруг. Гимли-то смолчал конечно, только усмехнулся криво. Невежливо перебивать говорящего, да только не могли эльфы в камень жизнь вдохнуть, не приспособлены они потому как к такому делу. А вот то, что гномы, с коими эльфы те давно исчезнувшие во времена далекие дружили, камни этой земли узнали да услышали – это да, это он и так знал, без эльфийских побасенок.
Хотел было уже просто украдкой двум хоббитам на ухо рассказать, а потом посмотрел на измученное строгое лицо Хранителя, на его спотыкающегося друга, да и промолчал. До того ли им в таких-то тяготах?
Как стали устраиваться на дневку, эльф отчего-то вдруг рядом оказался. Облюбовал себе куст, склонивший ветви чуть не до земли, да и улегся поверх тех ветвей. Между прочим, куст был колюч изрядно, однако лесного эльфа, видать, трогать не стал. Гимли только позавидовал мельком: самому-то пришлось разложиться на жесткой мерзлой землице. Конечно, об гномью кольчугу какие хочешь колючки пообломаются, но вдруг одна особо зловредная таки меж звеньев влезет? Нет уж.
Сон однако не шел. Поначалу все косился на незваного соседа, а потом и вовсе подтянул секиру поближе, так-то вроде и на душе спокойнее. Хоббиты-то, понятно, те еще путники: как улеглись, тут же давай похрапывать.
Эльф что-то пробормотал себе тихонько под нос, но Гимли, никак не могущий поймать сон за хвост, приподнялся на локте.
– Что?
– Плохо.
Гном подождал еще немного, однако эльф, видать, решил, что все сказал, больше объяснений не надобно. Пришлось переспрашивать, а то ведь и заговаривать не стоило. Кто его, лесовика, знает, может чует что на эльфийских этих землях?
– Что плохо-то?
Остроухий задумался, посмотрел, не щурясь, на взобравшееся на средокрестие небосвода солнце и, наконец, разродился:
– Плохой день. Нельзя спать.
Гимли подумал, покосился на Короля-Бродягу, смолившего свою тонкую трубочку и спать, видимо, в самом деле не собиравшегося. По всему выходило, что прав эльф, есть что-то этакое, в воздухе словно разлито. Так перед обвалом бывает: тишина – аж в собственных потрохах бурчание слышно.
– Так скажи им, – Гимли мотнул головой туда, где устроились люди и маг.
Эльф снова умолк. Экий тупой попался, по полдня каждую фразу обдумывает. Или просто не хочет с гномом беседы вести, презрение выказывает. Все у них, лесных этих, с подвывертом.
Гимли раздосадованно фыркнул и уже собрался было отвернуться, как дождался наконец и ответа.
– Не стоит. Не я веду отряд, а маг и следопыт с Севера. Нехорошо лезть с непрошенными советами.
Гимли призадумался. Сколько он эльфов знал, их подобные церемонии не слишком-то и волновали. Вот не сказать чего соседям или там соратникам просто потому, что нечего другому кому от эльфийских способностей выгоду получать – это да, завсегда пожалуйста. Но промолчать из-за уважения к другим народам – это уж вряд ли. Нашел дурака. Уж рассказывал бы побасенки свои кому другому, но только не гному из-под Одинокой Горы.
Вслух-то Гимли спорить не стал, кивнул только, дескать, понял все. Встретился на миг с серыми глазами эльфа, а в глазах тех такой прищур, словно вот-вот стрела следом полетит.
Тьфу, пропасть.
Подумал еще и загадал себе, что как солнце над Зиракзигилом окажется, разбудит Сэма. На всякий случай, а то мало ли, коли есть чего опасаться – двое караульных всяко лучше, чем один. Однако придумать оказалось, как водится, куда как проще, чем выполнить. Хоббит не желал просыпаться ни на покашливание, ни на хруст веток, ни на громыхание фляги. Даже Арагорн обернулся, смерил Гимли недовольным взглядом, мол, шуметь-то перестань, чай не дома за семью запорами прохлаждаешься. Тогда Гимли изловчился и довольно сильно пнул любящего подавить щеку хоббита в лодыжку. Тот храпеть перестал, приподнял голову, и Гимли тут же притворился спящим, даже обух секиры под щеку вдвинул, дескать, почивает со всем усердием.
Слава Махалу, разумный Сэм не заснул снова, а потащился к человеку беседовать да спрашивать, чего это вокруг так тихо, да что за облака на горизонте. Гимли косился на спящего Хранителя, готовый, ежели чего, вставать на защиту. Однако вставать-то как раз и не пришлось. Сильная рука вдруг цапнула за подкольчужник на шивороте и дернула, только и успел, что секиру с собой ухватить. Под звеньями кольчуги проскрипели камешки, и он почти что свалился на так и не проснувшегося хоббита. Сверху, поскрипывая, навалились ветки кустарника, и эльф оказался рядом, юркнувший в тесноту под кустом, извернувшись змеей.
Гимли озирался, ища лиходейство, однако никакой вражеской поступи не услышал. Через миг налетело хлопанье крыл, хриплое карканье, и эльф, держащий лук поперек, так что тот почти упирался в гномью грудь, наложил стрелу и оттянул тетиву.
Гном не стал спрашивать, чего это за вороны такие особые, что от них хорониться надо. Потом, как минует – тогда и поинтересоваться можно. Передвинулся только еще, чтоб хоббита совсем уж собой прикрыть, да секиру ухватил поудобнее. Там, где колдовство замешано, чего угодно дождаться можно. Кто его знает, чего это за птички, может, такие злодеи, каковых и свет не видывал.
Вороны, однако, нападать не стали, пронеслись над кустами, покружились, да и дальше полетели. Рядом с ним выдохнул эльф, а Фродо так и не проснулся.
Раз уж под одним кустом сидели да напару обороняться изготовились, решил Гимли тут и разузнать у эльфа, чего за чудеса такие с птичками этими. Однако тот гномьего вопроса на сей раз ждать не стал.
– В этих птицах черная магия. Они – глаза и крылья зла, понимаешь?
Гимли спорить не стал, кивнул осторожно, потому как шипы на кустах никуда не подевались, хотя их не ранили, не иначе эльфийским чудом. Леголас пристально посмотрел на ветви, и они ощутимо вздрогнули, словно бы выпрямляясь под его взглядом. Гимли уселся поудобнее, покосился на эльфа и вытащил трубочку, собираясь ее набить.
– Они не вернутся? – решил все-таки выспросить, а то ж дело известное – только затянешься, всенепременно какая-нибудь пакость случится.
– Нет, – грустно качнул головой Леголас. – Они не увидели нас троих, однако увидели прочих. Этого достаточно.
– И что теперь будет? – Гимли набил табаку, придавил пальцем и придирчиво оглядел чашечку трубки с одного бока, а потом с другого.
– Ничего, – спокойно ответил эльф. – Пойдем дальше и примем свою судьбу.
По гномьему разумению выходило, что судьбу надо вовсе не принимать, а ковать ее, как булатную сталь, об которую, как известно, и кузнечный молот оббить можно.
Однако спорить с эльфом не стал – незачем. Всякому свое.
Глава III. Остранна. Переправа через Баразинбар.
К тому времени, как начало смеркаться, гному удалось все-таки хоть малость отдохнуть, хотя все равно спал тревожно. Вскидывался, смотрел на небо, на безмятежно посапывающего Хранителя, на неспящего эльфа – и снова нырял в неглубокую дрему. Теперь же, шагая под вялое ворчание хоббитов, Гимли немилосердно зевал в бородищу и невесело размышлял. Доразмышлялся до того, что вздохнул горестно: не с кем совет держать, ни батюшки рядом, ни иных Старейших, ни дядьки Даина. Сам, стало быть, разбирайся как знаешь.
Покосился даже на остроухого, как там, бишь, имечко его лесное? Помнил конечно, за две седмицы-то и не захочешь, а запомнишь. Уже даже воздуха в грудь набрал, да промолчал. Уж больно отрешенный у того был вид, будто в уме прикидывает, как из железа на квартерн три меча под человеческую руку отковать.
– Так, стало быть, думаешь, Самому Черному птички служат? – вопросил, словно бы продолжая разговор.
Эльф медленно повернул голову, посмотрел на него все тем же отсутствующим взглядом, и Гимли мысленно обругал себя. Нашел у кого спрашивать, уж лучше бы у хоббитов поинтересовался. Даром, что сидят в своих в земле выкопанных норах, а до эльфийского Ривенделла худо-бедно добрались. Авось и тут чего скажут. Проще-то, конечно, было бы Гэндальфа догнать да расспросить, однако материя все такая тонкая, что как-то вроде как и неловко у мага-то да про магию интересоваться. Гномьи мастера тоже владели словом, могущим сокрыть дверь в скале, запереть кровь, отворенную непослушным железом, заставить откликнуться потайные драгоценные жилы, да много еще чего. Однако жить с колдовства – это для сынов Дарина было чем-то навроде шутовства. Этакое то есть занятие, при котором на вопрос «А чем промышляешь?» стараются соврать что позаковыристее.
– Нет, не ему, – вдруг ответил эльф, и Гимли воззрился на него. – Это другая магия. Сам Черный, как ты его называешь, меняет суть живого. Его слуги были бы зубасты, ядовиты, шипасты – словом, ворон бы ты в них не признал. Эти же птицы служат обычному магу, который может заставить их выполнять свою волю, но не может менять их суть.
Тут уж Гимли совсем призадумался, однако поблагодарить не забыл. Отчего же «спасибо»-то не сказать, коли новое поведали, да все такое, о чем не один день размышлять надо. Это, стало быть, получается, что Гэндальф не один на свете маг. То есть все то, что Гэндальф на Совете про другого мага, какого-то там белого, говорил, Гимли со всем прилежанием выслушал. Выслушать-то выслушал, однако на бороду не намотал. Потому как решил: не касается это его. Ну не поладили двое, случается. Один другого в полон посадил, а тот возьми да сбеги. Тоже бывает, вот только его-то какое в том гномье дело? Ан, оказывается, этот самый белый не успокоился, птичек-то он послал злокозненных? Или не он, а еще какой другой? И точно ли такие уж они бедовые, может, просто мимо пролетали? И в ничем не занятой дурной голове тут же нарисовалось, как давешние вороны враждебному магу вот прямо сей момент все докладывают. Дескать, тащится некий отряд у подножия Великих Гномьих Пиков, и гном с ними заодно. Гимли мотнул головой: отродясь такого не бывало, чтобы сыны Дарина, врагов не увидемши, заранее трястись начинали. Это-то верно. Только вот маги – такая все материя, что и не знаешь, с какой стороны уязвить получится. У Гэндальфа бы выспросить, да только опять же, не подступишься ведь, не скажешь, дескать, почтенный, не подскажете ли, как вот этаких, как вы, пришибить можно, да так, чтобы понадежнее и с первого, чтобы значит, тычка.
Гимли тут же живо представил себе эту сцену и улыбнулся. Рядом едва заметно улыбнулся эльф, но этого, понятное дело, никто не увидел.
Полуразрушенные статуи, кое-где обрамлявшие их путь впереди, Гимли заметил давно. Сам-то давно бы дошагал, однако все вместе пока еще доползли. Сын Глоина безошибочно признал гномью работу – хотя каменные лица оплыли от времени и непогод, а шлемы поросли мхом и невысокими кустами.
Хотел было уже эльфа-то подначить, мол, статуи эти тоже твой народ вытесал, или как? Однако не стал, потому как настроения шутки шутить вообще не стало. Откуда-то будто сверху дохнуло холодом. Да не таким, какой бывает, когда до снеговых вершин поднимешься, а такой, который в склепе обитает. Одно слово – замогильный.
Эльф тоже приостановился, поднял лицо – в темноте Гимли видел только едва заметно лучащиеся глаза. Тут уж и сам прищурился, пытаясь разглядеть, чего ж там этакое летает, страх нагоняет. Отчего-то вспомнилась встреча на пустынной горной дороге. То есть не встреча конечно – праотец Махал защитил! – а тот всадник без лица, что мимо них проехал. Леденящий холод вдруг исчез, как не было, и гном, крепко уповая на тонкий слух лесного охотника, пробормотал:
– Это что ж такое было? Опять этот маг недобрый колдовство наводил?
Эльф снова помолчал – водилось за ним такое, видать, ответ обдумывал, чтобы чего лишнего не ляпнуть.
– Нет. Боюсь, это был посланец того, кого ты зовешь «Сам Черный».
– Чего-чего? – пробормотал невыспавшийся и плохо расслышавший эльфа Сэм, которому послышалось, что его окликнули.
Пришлось Гимли на ходу оправдываться тем, что обсуждал с эльфом сказания своего народа о горах, к которым они приближались. (Обсуждал. Он. С эльфом! Вот потеха-то...) Однако друг Хранителя не слишком гнома и слушал – его хозяин шел впереди, то и дело пропадая из виду, когда плотные тучи закрывали луну; а как только Сэм переставал его видеть, тут же принимался беспокоиться.
Когда они дошли до места очередной дневки, Гимли только вздохнул. Будь его воля – гнал бы спутников нещадно, чтобы миновали перевал седмицу тому назад, а то и раньше. Исконное гномье чутье подсказывало: по такой погоде через пики горные не пускаются – разве только от смерти бежать или смерти искать. Однако же никто его не спрашивал, а сам он не лез. Охранять взялся – вот и охраняй, а не лезь поперед всех, на то другие умники досужие найдутся. Устраиваясь поспать на жухлой траве, завернулся как следует в теплое и отменно легкое, из дома еще прихваченное одеяло из шерсти горных козлов. Эреборские мастерицы сопрягали такие одеяла всем людским рукодельницам на зависть, однако секретами делиться не спешили и продавать – никогда не продавали, какие бы барыши за дивную и удобную в пути тканину им не сулили. Вот и сейчас Гимли привычно порадовался. Сложенное – чуть более платка, а завернешься в него – будто рядом с камином улегся. Порядочным, гномьим, а не навроде того, что в эльфийских чертогах устроены. Вверх на поллиги, вглубь – хоть гуляй в нем, пламя до неба, а тепла так и нету почти. И зачем только ладили?
Гимли покосился на эльфа, невозмутимо устроившегося рядом и глядящего в светлеющее небо. Горы-то рядом, холодом дышат, повечеру проснешься – как бы не пришлось бородищу примерзшую от ворота отдирать. А этот в своих тонюсеньких тряпках улегся, будто на солнечной лужайке почивать будет.
Гимли повозился, поспорил с собой немного, потом все же обратился к соседу:
– Ты бы... укрылся чем, эльф, или вон под одеяло мое что ли рядом полезай, к вечеру ведь все инеем покроется.
В душе-то сказал себе, мол, ежели тугодумный этот с собой ничего теплого не взял – чего это Гимли с ним одеялом делиться должен? Однако не дело так все же. Поход – он поход и есть, дело общее делается.
– Спасибо, – легко отозвался эльф. – Я не замерзну.
Ну и не надо, не слишком-то и хотелось. Зато утром под бок к гному подкатился один из хоббитов, ну да что с ним делать – не гнать же.
А упрямый эльф так ничем и не укрылся. Ну и дурак.
Солнце сделало еще один оборот по небу, за спиной остались еще один ночной переход и дневная стоянка. Гимли мрачнел с каждым шагом. Когда под вечер, пользуясь тем, что морозная взвесь прятала дым, они развели костер – не столько горящий и греющий, сколько чадящий – Гимли знай себе откатывал в сторону недопрогоревшие уголья. Небось в горы лезут, а не на прогулку идут. Да еще и зимой, когда разумные странники горы-то эти самые за два дня пути поодаль обходят и не считают, что крюка дали. А уж ежели повелительная необходимость есть в горы-то карабкаться, так там тепло – первейшее дело. Вот только деревьев да кустов на этаких пиках для нерадивых странников не насажено, а камни гореть не приспособлены. А без огня, пожалуй, до утра не протянешь. Хорошо, человек из южного королевства Гондор сказал об этом вслух, и каждый взял с собой по вязанке хвороста. Эльф, искоса поглядывающий на молчащего мрачного гнома, тоже собрал оставшиеся уголья, которые неугомонный ветер все норовил раскатить по пригорью.
Вся суть гнома, вся память предков гнала его прочь от этого места. Камни почти не хранили своей исконной памяти о молодости этой земли, о ее Создателе. А от таких камней, пожалуй, дождешься лиха, да такого, что косточки бы хоть потом собрать да сказать, что легко отделалася.
Отряд, однако же, упорно двигался вперед. Гимли заметил, что легко ступающий эльф старался держаться между Хранителем и краем обрыва. С одной-то стороны, конечно, это дело – вдруг да потянет кольцо лиходейское хоббитскую шею прочь с узкой тропы? С другой стороны, Гимли отлично знал, как опасно в горах ходить по краю. Гору-то любить надо, льнуть к ней, как к жене ночью. А таких, удалых особо, гора и случайным камнем под обрыв отправить может, чтоб другим неповадно глупить было. Хотел было уже сказать, мол, отошел бы ты от края, пень лесной, да промолчал. Небось, не хоббит какой, озорство не избывший. Сам знает что делает.
Налетевший буран, однако же, живо заставил всех прильнуть к скале и вжаться в нее всем телом. Гимли, по правде если, едва удерживался от того, чтобы сказать: «Давайте взад повернем, не будет удачи сегодня, да и завтра – вряд ли. Другой путь искать надобно, потеряли вы, братцы, время, пока в гостях у эльфов прохлаждались, песенки слушали». Однако молчал, только в какой-то миг ухватил одной рукой шедшего рядом хоббита (так и не понял, кого, так залепил глаза летящий навстречу снег), другой рукой эльфа за худое запястье и приник с ними вместе к камню что было сил. И лишь через несколько мгновений сверху послышался глухой каменный смех – это прыгали вниз, ударяясь острыми боками о твердь, злобные валуны, норовящие сбросить незваных гостей да переломать им ребра. И, словно вторя им, раздался другой хохот. Не горный, глухой да гулкий, а визгливый, с подвывом – так хохотали бы орки, если бы видели их сейчас. Рука эльфа вздрогнула, стиснутая гномьей ладонью, и Гимли понял, что тот слышал то же самое. Осталось только уговорить остальных: людей, совсем видать оглохших, замерзших хоббитов и, самое главное, неугомонного мага, что дальше идти нельзя.
Однако люди, хоть и глухи да самонадеянны, а все же кой-что понимали. Боромир из Южного королевства Гондор первый сказал, вернее, прокричал, что хохочет и воет вовсе не ветер, а тот, кто наслал на них и снегопад этот, и летящие валуны. Остальные для вида с ним поспорили – как же, самое времечко-то выбрали. Пришлось даже и слово вставить, а то до утра бы распинались, что все храбрецы записные и не боятся ничего. Между прочим, Багровым Рогом Карадарас прозвали именно эльфы, и никак не за то, что гора была похожа на заздравный рог, залитый закатным багрянцем. В роду Гимли пересказывали, что гору нарекли так из-за сходства с турьими рогами, на которые неистовый зверь этот, как известно, может насадить противника, да и таскать на себе, пока тот не издохнет. А потом бросит, да еще и поверх потопчется.
Гимли потерял всякое терпение, ожидая, когда будет принято хоть какое-нибудь решение и можно будет не стоять тут и не мерзнуть.
Ждать, однако же, пришлось долго. Гимли так и держал за руку кого-то из хоббитов и эльфа. Хотел было повернуться и посмотреть, не Хранителя ли оберегает, потому как Фродо, по Гимлевым наблюдениям, тяжелее всех в походе приходилось. Не грех его и за спину себе задвинуть, укрывая от ветра да снега. Однако задвигать никого не пришлось. Рядом с ним обнаружился Мерри, до того тесно прижавшийся к Пину, что гном понял: ежели свалятся, так сразу оба. То есть держать, понятное дело, придется обоих. Уперся ногами покрепче и глянул в другую сторону, на эльфа. Под бородищей царапнуло намерзающим инеем.
Тонкие пальцы лесного жителя, покоящиеся в необъятной гномьей ладони, были все такими же ледяными, однако сам эльф вроде как никакого холода не замечал. Щурился, глядя куда-то сквозь снеговые заверти – то ли в темное небо, посылавшее в них жгучие стрелы, то ли наверх, выискивая новые камни, могущие расплющить неосторожных спутников.
Однако же движение гнома эльф приметил и встретился с ним глазами. Качнул головой, словно бы говоря, что совсем ему все происходящее не нравится, и не сползти бы им отсюда, пока все целы и спуск весь как есть не занесло. И Гимли был с ним в том всецело согласен. Вот только их, как водится, никто не спрашивал.
Глава IV. Баразинбар, дорога до Казад-Дума.
Внезапно Мерри куда-то рванулся, и перепугавшийся Гимли стиснул его ладонь так, что тот ойкнул. Оказывается, неугомонный хоббит вовсе даже не собирался падать, а протягивал Гимли чью-то фляжку. Сын Глоина хотел было уже воспротивиться: зачем это ему чужое, коли свое имеется?
Хоббит, однако, настаивал, и в завываниях бури гном разобрал что-то похожее на «...эндальф» и «..усно». Ладно, попробуем, что за колдовские напитки с собой маги во фляжках таскают.
Правильный гном, он ко всякому новому с опаской, потому как разное бывало, учены. Говорили прадеды – их, мол, предки глубоко в землю зарываться боялись и другим не заповедывали. Так нет же, зарылись. И такое, говорят, повылезло, что и обратно никак не упихаешь, пришлось вон целое царство бросать. Оттого Гимли и решил, что губы омочит интереса ради, а уж больше – ни-ни. Однако Гэндальфово питье оказалось одновременно и прохладным, и согревающим, и еще таким, будто только что убрал полнехонькую сковороду доброй еды. Потому изрядный глоток влился в глотку будто бы сам по себе.
Эльф от своей доли даже и не подумал отказываться, и вскоре тщательно завинченная фляжка вернулась обратно к магу за пазуху. Люди и Гэндальф порешили разжигать костер, и Гимли вновь едва удержался от того, чтобы назвать их недоумками. Какой костер, ежели уходить надо, ведь гневается гора, по своей ли воле или чужой волшебной. Однако снова промолчал. По просьбе мага они с эльфом вдвоем, прикрывая своими телами жалкую горстку трута, пытались высечь искру. Однако ни у Гимли, сызмальства привыкшего разводить открытый огонь, ни у эльфа так ничего и не получилось. Гном уже совсем было порешил, что виной тому чужое недоброе колдовство. Где же это видано, чтобы гном да не мог костра запалить, буран там или не буран.
Однако старый маг, видать, и сам понял, что дело нечисто. Тут-то Гимли и сподобился увидеть наконец истинное колдовство. Несколько непонятных слов – и волшебное сине-зеленое пламя полыхнуло едва не до неба. Все радостно придвинулись к огню, так что только и оставалось следить, чтобы кто особо ретивый не поджарил бы себе колено, локоть или иную какую телесную стать. «Ну а дальше-то что?» – хотел спросить Гимли. Дрова прогорят, но снег-то не растает. Или Гэндальф их тут решил поморозить хорошенько, чтобы потом этаким же пламенем горную тропу расчистить? Дескать, знай нас, магов. Вот только как бы от той горы, о которой недобрая слава издавна идет, ответа-то не дождаться. Да все такого, что ой как пожалеть придется.
Гимли старался отойти подальше – насколько вообще можно было отойти на узком каменном карнизе – чтобы подпустить к огню невысоких хоббитов, которые снег-то раз в дюжину лет, по их словам, видят. Люди переговаривались, дескать, придет рассвет, а с ним и облегчение какое, как будто бури только по ночам и бывают. Не утерпел, вмешался-таки, а то герои эти, глядишь, таки полезут по снегу да льду через вершины горные, словно другого дела у них никакого нету.
Слава Махалу, зады-то небось у всех подмерзли, так что спорить особо никто не стал. Вот только пока ждали да у огня грелись, обратную-то тропку тоже занесло, да так, что и гному по пояс, а уж хоббитам вообще до подбородка. Впрочем, ежели маг дрова сырые посохом своим запалил, так может и тут не оплошает? Сходные мысли, по всему видать, посетили и эльфа, который тут же предложил Гэндальфу расчистить всем путь своим огненным жезлом. Маг, как это водится за магами, завредничал, эльфа послал заковыристо – солнце разыскивать, а колдовать отказался. Дескать, снег – не дрова, гореть не будет. И то верно, одно дело кучку хвороста поджечь, а другое дело тропку растопить в лигу длиной. Кто ж признается, что силенок не хватает?..
Но вслух, конечно же, Гимли вновь ничего не сказал.
Когда люди наконец порешили действовать и отправились расчищать проход, эльф отправился следом, еще и мага уязвил. Дескать, найду солнце, раз уж сам Гэндальф повелел. Подсмеивался он при этом так, словно не мерз вместе со всеми, а в пиршественном зале Эребора восседал. Гимли усилием воли подавил желание стащить с себя сапог и запустить эльфу вслед, чтобы было неповадно зубоскалить, когда нормальные, не остроухие путники зубами дрожки отбивают. Однако сдержался, в который уж раз. Тем более что от эльфа, в отличие от многих других, в отряде прок был. В этом Гимли уже успел убедиться.
И не ошибся, хотя эльф особой скромностью не страдал и о своих подвигах рассказал сам, не то, ровен час, кто не заметит. Однако ж если б не эльф, люди бы сочли, что они оказались в ловушке. Про себя Гимли полагал, что как бы ни был суров Баразинбар, а его губить бы не стал, ну и спутников заодно. Потому что как ни злокозненны камни, а все же с гномами дальняя, но родня. Оттого и не удивился, когда в точности за ними перевал засыпало уже напрочь. Повинился только вслух, дескать, уходим уже, а молча-то прощения просил за спутников своих неразумных, да за себя, что ранее их не остановил.
Когда, наконец, решили сделать привал, гном почувствовал, что и до него добралась усталость. От холода ныли, кажется, все кости, и потому от второго глотка колдовского питья отказываться вовсе даже не стал. То ли от мороза, то ли от чудесного напитка, но все же в мозгах прояснилось у всех, и в горы решили больше не лезть. И на том, как говорится, спасибо. Только ежели не через горы, то их путь проляжет через Казад-Дум?
Сколько лет тому отсчиталось с тех пор, как дядька Балин подался в Морию с самыми отчаянными головами. И он, Гимли, едва не на коленях у папаши позволения выпрашивал с ними уйти. Тот, однако же, не дозволил. Дескать, и далеко, и молод еще. А главное, дело ратное не настолько превзошел, чтобы Балина сопровождать. С тех пор много камней успели вывезти из отвалов под Одинокой, а Гимли стал куда как ловок с секирой, однако же та стародавняя тоска не отпустила его и по сию пору. Оттого, вопреки обыкновению, громче всех высказался, мол, пойду в Морию всенепременно, вот только ворота бы отыскать.
Люди-то да эльф – им, конечно, кажется, что там, где эльфов нет, так всем хоть пропадай. А вот о том, что с ним, сыном Глоина, в одном отряде идучи, они у любого отпрыска Даринова колена могут приюта и помощи попросить – так ни один не подумал. Гимли такого-то говорить вслух уж не стал, ибо не дело хвалиться. Их род не болтовней славен, а делом. Вот как дойдут – так и увидят, что неспроста он тут с ними шагает... Путники, однако же, через морийские копи двигаться не рвались. Дескать, вот утро наступит, тогда и решим. Впрочем, Хранителю виднее, кольцо-то ему тащить, а не другому кому.
Вот только никто не собирался им давать спокойно отдохнуть до утра. Волчьего воя Гимли не особо-то испугался – видывали и не такое. Однако волки-оборотни – это, опять же, колдовством попахивает. Тут, само собой, куда как полезно, что маг с ними. Однако на мага надейся, а секиру наготове держи. В волках, оборотнях там или нет, Гимли не слишком-то разбирался, но твердо полагал, что хорошо отточенное железо в гномьих руках вряд ли придется им по душе.
Долго ждать не пришлось – первый волк, да огромный, в холке едва ли не в рост хоббита, изник меж камней, поводя глазами, словно бы выбирая, кем первым доведется подзакусить.
Маг, конечно же, на то и маг, чтобы против пакости всякой выступать. Ну если, конечно, это правильный маг, а не злыдень какой-нибудь. Однако когда Генлальф вышел вперед и торжественно представился волку, не иначе рассчитывая, что тот незамедлительно испугается и сбежит, поджав хвост, Гимли поневоле разобрал смех.
Волк, очевидно, решил, что маг с именем будет куда повкуснее, чем безымянный, и прыгнул вперед. Тут-то и пришел бы конец волшебнику, если бы эльф не спустил тетиву. Видать, тоже считал, что оружие-то, оно повернее волшебных словес будет, и изготовился заранее. Вот от метко пущенной стрелы волки и вправду разбежались, но по всему было ясно, что ненадолго.
Видать, и у зверей кое-что в голове имеется, потому как на следующий раз в атаку волки кинулись всем скопом. Думать стало некогда – Гимли знал рядом невысокликов, а среди них Хранителя, к которым тварей никак нельзя было подпускать. Над ухом вновь прозвенела тетива, где-то сбоку раздался оборвавшийся рык. Огромную смрадную пасть встретило лезвие секиры – ровно посеред. Удар вышел на славу: волк до половины перестал быть, рухнув к ногам окровавленной кучей меха и потрохов. Какой-то частью рассудка Гимли все ждал: когда же она придет, горячка боя, о которой любили порассуждать старшие? Он успевал замечать и новых волков, и ловко орудующих мечами людей, и даже мага, который вновь принялся размахивать жезлом. Видать понял, что без колдовства, пожалуй, тут они все и полягут.
Полыхнуло сразу и со всех сторон, по лезвию секиры прочертилась сияющая огненная кайма, и следующая тварь взвыла еще раньше, чем добрая сталь рубанула ее по боку. Завоняло паленой шерстью, едва не подпалив ему бороду вспыхнула пролетевшая мимо эльфийская стрела.
Гимли успел обрадоваться теплу и удивиться тому, что способен его замечать, и тут все кончилось. Невысокликам-хоббитам да и ему самому не довелось даже и похвастаться ратной добычей. Оба оборотня, рухнувшие у ног гнома, ровно как и другие, усеявшие вершину пологого холма, исчезли, словно бы истончившись и утянувшись следом за расстилающимся по равнине дымом. Опять колдовство.
Однако же ни дивиться оборотням, ни рассиживаться за завтраком было некогда. Теперь уже не только Гимли, но и все прочие мечтали поскорее укрыться за надежными морийскими вратами. Вот только указателей, как в Эсгароте близ рыночной площади, чтобы купцы заезжие не плутали, им тут никто не оставил.
Гимли, идя рядом с магом – а как иначе, коли в гномье царство направляются, да еще такое, которое его, Гимлева, рода самое что ни на есть исконное, – не столько интересовался, что там бормочет Гэндальф, сколько пытался ощутить скалы. Скалы долго помнят бегущую воду, однако расслышать их голос удалось далеко не сразу. Теперь уже Гимли вел своих спутников – поначалу вдоль русла, а потом, когда их путь преградило озеро, переплывать которое отчего-то никому не хотелось, в обход, по главной дороге.
Под озером камни молчали, и это было очень даже подозрительно. Если бы можно было перепрыгнуть узкую зеленоватую лапу, которой вода впивалась в сушу, Гимли бы так и сделал, но до того берега не допрыгнул бы не только он, но даже и эльф. Оттого гном первым шагнул в отдающую гнилью воду. Скользкое дно едва не заставило набрать бородищей ряски, однако камень, как водится, вовремя лег под ногу, помогая обрести опору. Следом за ним перебрались и другие.
Сын Глоина смотрел на стену, ощущая давнее колдовство. Эти камни говорили тысячей голосов. Они помнили его род, они узнавали его самого. Праотец Дарин ступал по этим камням, царственной своей рукой прорубал эти своды. Хотелось преклонить колено и возблагодарить Махала, но Гимли постеснялся. И вовремя, ибо маг не нашел лучшего момента, чтобы рассказать людям и хоббитам о том, что, дескать, были такие времена, когда даже эльфы с гномами дружили.
– Я ни разу не слышал, что эта дружба прервалась из-за гномов, – собственный голос прозвучал хрипло, и протянувшаяся было из завесы времени тень великого предка отступила.
Эльф, конечно же, не утерпел и ответил, дескать, эльфы тоже без вины в этаком деле. Ну да, особенно чей-то папаша, пень лесной.
В одном маг был прав: если и можно было найти еще менее подходящее место для пререканий, то для того стоило изрядно постараться.
Покамесь лучше бы им отыскать ворота, а отыскавши – еще и открыть. Что, как известно, когда с гномьей работой дело имеешь, не так-то и просто. Это только хоббитам, которые, по рассказам отца, норы себе копают в земле да прикрывают их сбоку круглой крышкой, кажется, будто всякая воротина, как овечий загон на ярмарке, отовсюду видна. Стена молчала, словно бы выжидала чего-то, а неразумным пришлось и объяснить даже, что не так-то просто распахнуть ворота, кои гномий мастер делал да слова заветные над ними сказал. Бывает ведь, всю жизнь свою гном положит, но уж что сделает – то века простоит, никакой убыли не претерпев. Потому как ежели в камень всю душу вложишь, тот камень крепче крепкого становится.
Тут, словно в древних сказаниях, разбежались по скале изящные завитки лунных рун, засеребрилась Даринова корона. А внизу, как водится, и имя мастера прописано – да будет пенно пиво его в чертогах Махала! Однако же без заклинания все равно войти не получится, а заклинания Гимли не знал. Карты морийские не раз рассматривал – и переходы, и залы громадные. Но вот чтобы заклинание там указано было, дескать, чтобы в царство великое гномье попасть, то-то молвить надобно – не было такого, Гимли бы помнил. Аж стыдно сделалось: да что же это, к стенам и воротам царствия предков привести сумел, а открыть не под силу?!
Люди вон паниковать начали, точнее один из них, из Гондорского королевства. Никому-то он не верил – ни Гэндальфу, ни гномьей работе, и эльфу бы, наверное, не поверил, да только тот с ним и парой дюжин слов едва перемолвился. Только что опять вот уговаривал всех через царствие его идти, хотя уж сто раз сказано было, что и далеко, и неудобно. Никак тоже выгоду свою имеет, без этого-то как же? Однако Гимли про себя твердо положил – пусть Боромир этот хоть двумя мечами разом машет, а к Хранителю он его не подпустит. Потому как до людских и эльфийских царствий ему, Гимли, и дела нет, а вот Эребор на поругание он не отдаст, пусть даже и голову за то сложит. Не для того Гору у дракона отвоевывали.
Пока человек пытался спрятать свой страх за возмущением и швырянием камней в гнилую воду, от которой Гимли инстинктивно держался подальше, маг снова и снова пробовал открыть дверь. Король-Бродяга, сразу видать – воин, меч тем временем почистил до блеска, а эльф просто наложил стрелу на тетиву и оглядывался кругом, ожидая, как и сам Гимли, подвоха от этого места.
И все-таки недостойным правнуком Дарина оказался он, Гимли, сын Глоина. Потому что честь открыть Морийские врата выпала не ему.
Да и откуда бы ему знать, как по-эльфийски звучит слово «друг»?
Обзорам:
продолжение в комментариях
@темы: Гимли, Джен, Дружба, Властелин колец, Леголас
