Мой основной логин - Хельгрин. Этот - только для текстов по ВК.
Бета: пока нет, но будет
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Минас-Тирит.
читать дальшеДел было у гномьего повелителя – с утра до ночи только крутиться поспевай. Диво еще, что не забывал утром портки напялить. Жаловался Леголасу – мол укатали заботы, то ли дело было, когда воевали, – куда скажут Арагорн или Гэндальф, – туда и двигайся. А тут сам все решай, глаз да глаз за всеми, и про выгоду свою не забывай, а то еще подгорные меж собой спорить начинают, его зовут суд вершить. Смеялся эльф, щурил сияющие глаза, однако тоже уставал видать, – и то сказать, мелькали эльфы по всему городу, сады размечали, саженцев натащили откуда-то. Гномы в мастерских ворота ковали диковинные, с мифриловой насечкой, как ставили их – весь город смотреть собрался, государь Арагорн наградил умельцев щедро. Со всех концов стекались в Минас-Тирит послы да торговцы, скупали поделки гномьи, ткани эсгаротские, дивились на эльфов, по улицам разгуливающих. Берегонд просителей заслал, пришлось части гномов уходить в Эмин-Арнен, возводить крепи каменные, красить город узорами да орнаментами. За гномами и часть эльфов утянулась в Итилию, насадили и там дерев, да так сами и остались.
Государыня Арвен подарила Элессару наследника, Эльдариона, – ох и пировали всем Гондором, неделю виночерпии всех обносили. Затем три принцессы на свет появились, одна за другой. Тут уж Арагорн всем народам угодил: одну назвали именем эльфийским Амаэт, вечная красота, значит. Вторую в честь арагорновой матушки –Гилраэнью, третью поименовали родители Дариэнь, вроде как в честь народа Дарина, да на эльфийский лад. Гимли прослезился аж как услышал. Государыня Арвен смеялась, говорила, мол, за изобретение гномье, когда вода сама по трубам течет, это еще малая награда.
А как с Арагорном спорил тогда! Ишь, не верил тот, что вода сама бежать может, да еще подниматься. Однако ж Гимли по первости устроил в своих комнатах диковину, показал Элессару, тот опробовал, да и согласился. Год почти жители роптали – расковыривали гномы стены, молотками тюкали то над головой, то под ногами, однако ж когда заработало всё – радовались и богатые дары поднесли.
Бежало время, зеленели деревья эльфийские, украсилась каменная кладка завитками диковинными, эльфы и гномы по обе руки от Элессара на Советах сидели, к тому все привыкли уже. Гимли с Леголасом бок о бок не трудились теперь, однако, как пара седмиц проходила, обязательно устраивались вдвоем в гномьих покоях, распивали эль, какой гномы варить мастера, да делились друг с другом горестями и радостями. У Гимли повадка иная появилась – властителя. Привык и к одеждам белым, родовым, и к сану, и к тяготам власти, когда народу своему отец строгий, но на помощь придет хотя бы и ночью. От приключений военных две памятки осталось, - научился он деревья чувствовать, видать после Фангорна, - не раз и не два эльфов призывал, указывал, мол тут и тут неладно. У тех-то и в городе сады, и вокруг сады – разве ж за всем уследишь. И еще знали подгорные, что правитель наложением рук боль унять может. Кости сращивать или нутро врачевать, как Леголас, не умел конечно, однако же с ушибами да головами разбитыми к нему шли. И как рожать подходило время наследников гномьих – тоже правителя звали, боль утешать. Арагорн дивился, подступался даже расспрашивать, как, мол, научился, однако Гимли только руками разводил – само явилось, не учен.
Эльф-то не менялся, что ему сделается? Однако заострилось лицо, да затаилась в глазах тоска неизбывная, - давно уж не слышал Гимли, чтобы распевал тот песенки свои. Однако душу не открывал гному, тот и не спрашивал, потому как не дело этак лезть, а коли захочет остроухий поделиться – так он завсегда тут. Носил Леголас гордо все те же цепь и корону, ни на миг не снимал. Папашу часто вспоминали, не думал сын Глоина, что эльф так-то тосковать по ушедшему гному будет. А вот же.
Были и походы военные, в Минас-Моргул наведались, выбили из нор нечисть оставшуюся, вернулись со славой. Как в былые времена ехали эльф с гномом на одном коне за Арагорном следом, а за ними топали гномы строем, да неслышно, тенями, ступали эльфы. Как дело ратное надумали, Леголас Арагорну напомнил про Барда-лекаря, служение которого Элессар не принял несколько лет назад. Хоть и не нужна была Гондору помощь соседская, однако эсгаротская дружина при дворе стояла, минас-тиритцами себя числить начала, не гоже было обижать небрежением.
Ускакали гонцы, а вскоре и войско эсгаротское пришло – вооруженное да обученное. Дивился Арагорн, выспрашивал. Оказалось, переняли эсгаротские славу Следопытов, выискивали оставшихся от войны злодеев, казнили или прочь выгоняли. Бард с коня соскочил, не чинясь обнял эльфа и гнома, да так руками сжал, что были бы росту одного – точно лбы бы расшибли. Рассказывал, мол, обиду долго хранил на них, потом однако смирился, да и дело себе по сердцу нашел. Запечалились только Леголас с Гимли, думали о коротком веке людском, им-то что полдюжины лет, как и не было, почитай. А Бард зрелым мужем сделался, суровым. Вести принес, что перенял Торин, сын Дарина, власть у Гамила. А брательник и рад, - женился, да двоих деток уже народил, рассказывает сказки про дядюшку, который Хранителем был, а теперь народом в Минас-Тирите правит. Грор, брат Гимли младшенький, просился с Бардом, брата повидать, на диковины Белого Города посмотреть, однако тот отказал, мол не развлекаться идут, ратиться. Гимли покивал согласно, а сам думал все, представлял, каким младшенький заделался.
При Минас-Моргуле бились плечом к плечу, как в былые времена. Всем своим показал Гимли, что не затупилась секира боевая. Пели над ухом эльфийские стрелы, словно бы и не было завала того да руки искалеченной. Вернулись, почести стяжав.
А у Гимли еще забота появилась одна – старшая дочь арагорнова, Амаэт, не в отца с матерью удалась, как прочие наследники – пошла красотой в прабабку Галадриэль. Как видел ее Гимли, так сразу сердце таяло, смотрели на него с детского круглого личика глубокие всеведущие глаза владычицы Лориэна, ныне за море ушедшей. Характером только в кого непоседа удалась – вовсе неведомо. Две других дочери на мать походили – нежные, спокойные, полные света эльфийского. Эльдарион в отца статью пошел, примерялся и к мечу, и к книгам. А эта за соратником отцовым хвостиком бегала, все выспрашивала – как железо добывают да куют, как секирой машут. Раз застал егозу в кузне, подле горна неостывшего. Уж что она там выковать хотела – один праотец Ауле ведает, однако отругал крепко, да парой шлепков пониже спины наградил тяжкой дланью гномьей. Однако не побежала жаловаться отцу или матери, тем же вечером снова на лавке вертелась, лезла под локоть. Леголасу тоже возиться с мелюзгой пришлось – Эльдариона из лука стрелять обучал, а Амаэт верхом скакать без седла, по эльфийски. Сначала на Ароде верном училась, а как пал от старости на изобильных лугах, на сыне его, таком же белоснежном.
Гимли с Арагорном посоветовался и за покои внутренние взялся: где проход прорубить надобно, где крепи подвести, где колонны подстроить, своды чтоб лучше держались. И все с выдумкой, с резьбой дивной, с величием. Дошло дело и до Палат Врачевания, ибо славен был Минас-Тирит целителями своими, не вмещали страждущих старые стены. Потолковал с Иоретой, Старейшей Врачующей, которая еще самого Фарамира после битвы пользовала, да и призвал своих сюда, - расширять стены, рубить окна, устраивать ложа да выдалбливать в теле скалы хранилища для трав и снадобий.
Почтенна и уважаема была Старейшая, однако ж болтлива не в меру. Сначала над ухом как муха жужжала, про то и про это повествовала, у Гимли аж голова разболелась. Ему мерки наносить надо, да не ошибиться, а тут этакое. Однако потом припожаловала помощница ее, о своем заговорили, о бабьем, Гимли и вздохнул себе свободнее. Мерки-то снимать работа важная, кому ее поручишь? А как прикинет все, сядут с главами артелей, план начертят, а там уж и за инструмент возьмутся. Не вслушивался поэтому, о чем женщины болтают, прикидывал да записывал. А те и рады стараться, про гнома и забыли вовсе, будто и не было его тут. Однако как услышал имя Арагорна да супруги его, против воли заинтересовался. Хотя оно конечно, дело понятное, о чем бабам не посплетничать, как о правителе да жене его эльфийской?
- Только все ж не пойму я, - дивилась одна, - как это все же эльф с человеком сходятся? В сказаниях-то диво дивное, читаешь и душа радуется, а в жизни непонятно. Хотя вот она, государыня наша, приветливая да радостная, но сразу видать, не человечьего рода. Хотя рожала как обычная самая, так же маялась, помнишь?
- А чего ж тут дивиться, - отвечала Иорета, - коль ушло эльфийское бессмертие, так и будет эльдар как простой смертный мучиться. Болеть-то все равно всяко меньше будут, однако уже не так, чтобы сегодня рана, а завтра и шрама не осталось. Легче исцеляются, но через муки те же проходят.
- Ну и как это так? – вопрошала помощница. – Что, вот этак можно судьбу изменить предначертанную Высшими? Они бессмертными быть эльфам положили, а те возьмут, да и «не хочу, мол, бессмертными быть», и сразу удел людской принимают?
- Экая ты недогадливая, - понизила голос Иорета. – У эльфов все не так как у людей бывает. Они, когда на ложе восходят, судьбой другого проникаются, понимаешь? Говорят, - я это от травника старого нашего слышала, вот знаток уж был всего на свете, - что когда смертный любится с эльфом, так ему и видения чудесные являются эльфийские, и способности он всякие приобретает, деревья там чует, видит дальше или еще что...
- Бух! – Гимли, замерший с мерилом в руках, вздрогнул и обернулся, ища того, кто молотом колотит. Однако не было вокруг никого кроме двух женщин, присевших у окна. У него в голове молоты кузнечные били, и сам не понял почему, только затряслись вдруг руки.
- Да что ты? – не поверила помощница. – То есть у них все это через дела постельные?
Бух!
- Ну прямо уж дела постельные, скажешь тоже! – возмутилась Иорета. – Это мы с тобой любим ночами с мужьями своими сладостям предаваться, а у бессмертных все иначе. Сходятся они только с теми, чью жизнь разделить готовы, первый раз как обряд творят, и уж не расстаются после...
Снова ударило по голове, вспомнилось, как в пещерах виделись ему чудеса древние, да как деревья потом чуять стал, будто камни.
- Ну вот, - закончила Старейшая, - а когда перворожденные со смертными ложатся, тогда и участь их принимают, отдают бессмертие свое ради любви.
Бух! Вцепился побелевшими пальцами в камень, казалось, пол сейчас из-под ног вывернется. Долго выкарабкивался белобрысый после того обвала, уж и лихолесские дивились, что заживает этак, не по эльфийски прям. Сам же, дурак сивобородый, объяснял им, что не так просты раны, Горой нанесенные... А сам он как потом лечил ребра переломанные, да до сих пор боль руками снимает?..
- Ну да, только кто ж согласится на такое? – вопросила помощница, - Бессмертие-то отдать, дар Эру-создателя...
- Это верно, - согласилась Иорета, - травник-то рассказывал, что Арагорн, государь наш, с супругой своей, третьи всего такие за историю мира нашего...
Кровь от лица отхлынула, пошатнулся, лбом уткнулся в камень родимый. Уже и женщины к нему подступились, спрашивали участливо, не утомился ли правитель Гимли, не хочет ли передохнуть присесть. Но не отвечал им гном, стоял этак молча, глаза прикрыв. Порешили меж собой лечительницы, что тот, видать, камень слушает, или еще что, кто их гномов разберет, да и оставили в покое.
А у сына Глоина перед глазами мелькало видение давнее дивной статуи с аквамариновыми сияющими глазами, гладкая белоснежная кожа под пальцами, скользящий по голой груди шелк золотых волос... Верил и не верил, и что делать дальше не знал. Будто шел по тверди, да вдруг кончилась она внезапно, и пустота под ногами, и не за что удержаться...
Сам не помнил, как через город бежал, да как секиру подхватил, зачем – неведомо. То ли убить друга старого за непотребство хотел, то ли сам себе голову глупую снести. Неужто мог тот над ним такое учинить: споить вином да погрузить в эльфийскую дрему, чтоб сотворил Гимли сам не знал что?
Нашелся Леголас подле города, там где парк наиглавнейший эльфы разбили. Посадили там семена Нимлота, Белого Древа гондорского, принялись ростки, зазеленели дивные зелено-серебряные листы. Стоял властитель гондорских эльфов возле молодшего из стволов, прижимал руку, глаза закрыл – вслушивался в древесную жизнь.
Топот гнома от эльфийского слуха не ускользнет, - обернулся навстречу старому другу, процвела радостная улыбка, да и сбежала с лица, - не в себе был сын Глоина, белый как стены городские, и секира тряслась в руках.
Испугался Леголас, шагнул навстречу - встретить беду, принять известие горестное, на помощь кинуться, ежели случилось что. Давно таким друга-то своего не видал.
Глядел Гимли в лучистые эльфийские глаза, да и не знал, как подступиться, как спросить? Не держали ноги, подгибались, и голова клонилась, будто самую шею сломало. Леголас его подхватил, усадил на траву, сам рядом опустился, носки подвернув под зад, по своему обыкновению.
- Друг мой, что случилось? Что за беда? Что с тобой?
Потянулся взять за руку, отереть пот со лба. Глянул Гимли на знакомые длинные пальцы, намозоленные по низу тетивой, да и отпрянул, будто гадость увидел несусветную. С болью смотрел на него Леголас, не было такого, чтобы друг верный отшатывался от него. Однако руку убрал, повторил тихо:
- Что случилось?
- Ты... ты... - задыхался Гимли, не хватало воздуха, взбух в груди какой-то ком, не давал вздохнуть. – Что ты тогда в пещерах сотворил со мной?
Вымолвил, да и ждал, что подивится белобрысый. Мол, какие еще пещеры, что это друг старый плетет, неужто вина вместо работы принял без меры?
Однако молчал Леголас, смотрел этак на свой манер, куда-то гному за спину, и было это молчание страшнее всего.
Гимли тоже умолк, глядел на друга, до последней волосинки родного да известного. И все равно не верил. А в голову лезло против воли – вот они вечеряют с Арагорном и государыней Арвен, та баюкает первенца, и видно уже, что она снова в тягости. Глядит на супругу Элессар, нежно так, заботливо. Гимли рассказывает им гномьи предания, слушают оба. Потом Арвен запевает тихо эльфийскую песню про битву при Альквалондэ. Долго поет, чудесен голос эльфийской Вечерней звезды, и перед мысленным взором оживают видения прошлого. Замолкает Арвен, и Гимли склоняет голову, благодарит за Нолдолантэ. И Арвен уважительно прикладывает руку к груди, отвечает затейливо, на эльфийский манер, что, славен сын Глоина не только деяниями своими, но и знанием истории, которой пренебрегают обычно гномы. Арагорн хлопает по плечу, мол, удивил ты меня, дружище. И ведь не задумался, олух, откуда бы знать ему, как песенки эльфийские прозываются...
Поднял глаза, вопросил тихо:
- Зачем?... потом подумал еще и добавил, - Почему я?
А из души рвалось: - За что ты меня так, друг старый? Почему ж убийцей своим сделал? Как жить мне дальше, ведая такое?
Тихо заговорил Леголас. И не спросил даже, откуда Гимли прознал.
- Я... жил слишком долго и терял многих друзей. Мои братья по оружию гибли в битвах с нечистью, а я оставался хоронить их. И спрашивал себя – за что нам дал Эру тягость вечной жизни, но не уберег от вражьих стрел, от пришедшего в мир зла? Тогда я снял с себя кольчугу, и поклялся больше не надевать ее. Потом ты, мой друг, узнал об этом, - признаюсь, когда я позвал тебя в седло там, на ристанийских равнинах, я не подумал, что ты позаботишься об эльфе, - и по твоей просьбе Арагорн уговорил меня. Я предчувствовал близкую гибель, но счел себя не вправе уйти и принять покой в Чертогах Мандоса в то время как здесь на счету каждый воин. И тогда я решил, что не хочу терять еще и тебя, отведшего от меня погибель. Гнома, который преступил через старую вражду и подумал о соратнике... Когда я услышал Зов Моря, то решил, что уйду вместе с прочими эльфами, и никогда не узнаю, что сталось с моими друзьями, оставшимися здесь. Но я хотел позвать тебя с собой, и смел надеяться, что ты согласишься...
Гимли смотрел на Леголаса, и не верил тому, что слышал.
- Как гном может попасть в Заповедные эльфийские земли? Ты...
Леголас перебил его, знакомым жестом воздев длиннопалую руку.
- Я видел, что ты расположил к себе сердце Владычицы Галадриэль – мы зовем ее Алтариэль – и надеялся упросить ее. Ты, быть может, не знаешь, но она последняя из нолдор, покинувших Валинор в Предначальное время. И я думал обратиться к ней, дочери Финарфина, и выпросить для тебя разрешение примкнуть к нам... Но когда мы шли по Великой реке к Минас-Тириту, ты сказал мне... – эльф на секунду задумался, закрыв рукой лицо, - ты сказал, что если я поплыву по Морю, то чтобы оставил тебя на берегу. И тогда я понял, что ты никогда не согласишься отплыть со мной в Валинор... После битвы я решил принять смертный удел, чтобы разделить с тобой отпущенную нам судьбу...
Молчал Гимли, вроде как уши услышали, а разум принять силился, но не мог. Хотел отмолвить, мол, тогда укачало его на корабле, плел невесть что, самому не упомнить. Что не можно так – каждый в мир один приходит, один и уходит из него, не станет он, гном подгорный, жизнью эльфийской распоряжаться...
- Когда мы попали под обвал, там, в Эреборе, я думал, что уйду всеобщей дорогой, и ты никогда не узнаешь того, что я сделал. Но со мной был мальчик, и я не хотел, чтобы он погиб. Ты разобрал завал, и снова спас меня. Галадриэль сказала мне, чтобы я не отступал с пути, и я решил пройти его до конца...
Гимли только руками всплеснул:
- Так почему ж ты, балбес, решил, что она сказала тебе об ЭТОМ. Небось видела дурь-то твою, да намекала как могла...
Леголас молча покачал головой.
- Я уже принял решение тогда.
Верно говорят, нельзя водиться с эльфами, останешься потом с выхолощенной душой – вроде и не совершил ничего, а жить неохота.
Глаза бы не видели остроухого этого, а с ним всех прочих. Мог бы, открутил бы время назад, шагу из Эребора не шагнул, пропади они все пропадом вместе с кольцами и войнами. Ковал бы себе да ковал, авось и при Сауроне умельцы нужны...
Хотелось поднять секиру, да избыть душу в запое битвы, сразиться с белобрысым, даром что тот воин первейший. Пасть самому, но перед тем дотянуться отточенным лезвием, перерубить белое горло...
... Вот Леголас раз за разом склоняется над ранеными, и он, Гимли, держит того за пояс. Шатается эльф от усталости, но дает излечение кому может, и следует за ним сын Глоина... Вот видит Гимли искалеченную руку, потом отваливают комья породы, и лежит эльф, закрыв мальчишку гномьего, и он, Гимли, думает, что друг его мертв, гладит присыпанную пылью голову, и самому охота рядом навсегда упокоиться... Вот летят они в Эребор, выбивают копыта комья из земли, и тот едва на коне держится, сереет лицо, однако знает белобрысый, что не зря блажит сын Глоина, и терпит муку телесную, зубами скрипя. Вот не дает папаше биться на кровати да задыхаться, дарит тому легкую, как забытье, смерть...
Не поднимешь на такого руку, не отомстишь, не сразишься. Проще самому с жизнью покончить, хватит уже на его гномий век свершений. Так ведь уйдет теперь лесной этот следом. Счастье, что хоть не приведут Высшие встретиться в чертогах загробных...
- Почему ты не рассказал мне? - спросил только. Подумал еще, что нечего щадить эльфа, что уж теперь, да и договорил, что от сердца шло, - Почему поступил так подло-то, исподтишка?...
Вздохнул Леголас, ответил не сразу:
- Я... не знал как ты отнесешься к этому. Ты мужчина, воин... А иного способа связать наши судьбы я не знал...
Вспомнилось видение проклятое, как овладел он дивным телом, и мерзостно стало, хотя уж куда еще...
Сказал нехотя:
- Вы, эльфы, не любите говорить об этом, но отец Ауле создал нас прежде, чем ваш народ. Мы покоились и ждали, пока Эру создаст эльдар, и лишь потом вышли из камня. Так говорят наши сказания... Еще говорят, что Ауле создал нас без присмотра Эру, и потому гномы не слишком красивы, жадны, да любят молотком стучать, а не песни петь. Однако перепала нам от Праотца частичка благости, и потому ни один гном, никогда... – перехватило горло, сглотнул, продолжил упрямо – не возьмет другого силой, не учинит такого непотребства. Это противно самой сущности моего народа... А ты сделал меня убийцей твоим, насильно...
Поднялся, вскинул секиру на плечо, отвернулся, бросил напоследок.
- Прощай... эльф.
И ушел.
Не помнил, как дошел до своих комнат, запер дверь, сидел, глядел в огонь. Бились в дверь, стучались, звали – не шевелился. Пришел Арагорн, спрашивал, не случилось ли чего? – молчал. Услышал нежный голос Арвен, аж передернуло от эльфийского выговора, - не отозвался. Тревожились люди и гномы: седмицу не появлялся правитель подгорного народа из своих покоев, доносился только оттуда стук молотка по зубилу.
Потом вышел, будто и не было ничего. Снял по новой мерки в Палатах врачевания, закипела работа. Подступался к нему Арагорн, вопрошал, что стряслось, цельный день за молчащим сыном Глоина ходил. Однако вмешалась Арвен, заглянула будто в душу Гимли на мгновение, да и вымолвила, что, мол, надо гнома в покое оставить. А тот не смотрел ни на кого, знай работал себе.
А в покоях, на дальней стене, завешенной дорогим эсгаротским полотном, чудная картина каменная осталась. Летел долгогривый конь, а на нем, сжав коленями бока, как влитой сидел лучник, целился, оттянув тетиву. Стлались по ветру длинные волосы, прекрасным было лицо, совершенными разворот плеч, вся осанка изящного сильного тела. А за лучником тем замахивался секирой гном на неведомого врага, и улыбался, радуясь битве и дружбе. Вольно скакалось им в лучах восходящего позади солнца на одной конской спине, друг с другом рядом.
Душа отгорала, пока зубилом стучал, будто сам себе надгробие изваял. Завесил полотном, чтоб не видеть, и в ту сторону больше не смотрел.
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Минас-Тирит.
читать дальшеДел было у гномьего повелителя – с утра до ночи только крутиться поспевай. Диво еще, что не забывал утром портки напялить. Жаловался Леголасу – мол укатали заботы, то ли дело было, когда воевали, – куда скажут Арагорн или Гэндальф, – туда и двигайся. А тут сам все решай, глаз да глаз за всеми, и про выгоду свою не забывай, а то еще подгорные меж собой спорить начинают, его зовут суд вершить. Смеялся эльф, щурил сияющие глаза, однако тоже уставал видать, – и то сказать, мелькали эльфы по всему городу, сады размечали, саженцев натащили откуда-то. Гномы в мастерских ворота ковали диковинные, с мифриловой насечкой, как ставили их – весь город смотреть собрался, государь Арагорн наградил умельцев щедро. Со всех концов стекались в Минас-Тирит послы да торговцы, скупали поделки гномьи, ткани эсгаротские, дивились на эльфов, по улицам разгуливающих. Берегонд просителей заслал, пришлось части гномов уходить в Эмин-Арнен, возводить крепи каменные, красить город узорами да орнаментами. За гномами и часть эльфов утянулась в Итилию, насадили и там дерев, да так сами и остались.
Государыня Арвен подарила Элессару наследника, Эльдариона, – ох и пировали всем Гондором, неделю виночерпии всех обносили. Затем три принцессы на свет появились, одна за другой. Тут уж Арагорн всем народам угодил: одну назвали именем эльфийским Амаэт, вечная красота, значит. Вторую в честь арагорновой матушки –Гилраэнью, третью поименовали родители Дариэнь, вроде как в честь народа Дарина, да на эльфийский лад. Гимли прослезился аж как услышал. Государыня Арвен смеялась, говорила, мол, за изобретение гномье, когда вода сама по трубам течет, это еще малая награда.
А как с Арагорном спорил тогда! Ишь, не верил тот, что вода сама бежать может, да еще подниматься. Однако ж Гимли по первости устроил в своих комнатах диковину, показал Элессару, тот опробовал, да и согласился. Год почти жители роптали – расковыривали гномы стены, молотками тюкали то над головой, то под ногами, однако ж когда заработало всё – радовались и богатые дары поднесли.
Бежало время, зеленели деревья эльфийские, украсилась каменная кладка завитками диковинными, эльфы и гномы по обе руки от Элессара на Советах сидели, к тому все привыкли уже. Гимли с Леголасом бок о бок не трудились теперь, однако, как пара седмиц проходила, обязательно устраивались вдвоем в гномьих покоях, распивали эль, какой гномы варить мастера, да делились друг с другом горестями и радостями. У Гимли повадка иная появилась – властителя. Привык и к одеждам белым, родовым, и к сану, и к тяготам власти, когда народу своему отец строгий, но на помощь придет хотя бы и ночью. От приключений военных две памятки осталось, - научился он деревья чувствовать, видать после Фангорна, - не раз и не два эльфов призывал, указывал, мол тут и тут неладно. У тех-то и в городе сады, и вокруг сады – разве ж за всем уследишь. И еще знали подгорные, что правитель наложением рук боль унять может. Кости сращивать или нутро врачевать, как Леголас, не умел конечно, однако же с ушибами да головами разбитыми к нему шли. И как рожать подходило время наследников гномьих – тоже правителя звали, боль утешать. Арагорн дивился, подступался даже расспрашивать, как, мол, научился, однако Гимли только руками разводил – само явилось, не учен.
Эльф-то не менялся, что ему сделается? Однако заострилось лицо, да затаилась в глазах тоска неизбывная, - давно уж не слышал Гимли, чтобы распевал тот песенки свои. Однако душу не открывал гному, тот и не спрашивал, потому как не дело этак лезть, а коли захочет остроухий поделиться – так он завсегда тут. Носил Леголас гордо все те же цепь и корону, ни на миг не снимал. Папашу часто вспоминали, не думал сын Глоина, что эльф так-то тосковать по ушедшему гному будет. А вот же.
Были и походы военные, в Минас-Моргул наведались, выбили из нор нечисть оставшуюся, вернулись со славой. Как в былые времена ехали эльф с гномом на одном коне за Арагорном следом, а за ними топали гномы строем, да неслышно, тенями, ступали эльфы. Как дело ратное надумали, Леголас Арагорну напомнил про Барда-лекаря, служение которого Элессар не принял несколько лет назад. Хоть и не нужна была Гондору помощь соседская, однако эсгаротская дружина при дворе стояла, минас-тиритцами себя числить начала, не гоже было обижать небрежением.
Ускакали гонцы, а вскоре и войско эсгаротское пришло – вооруженное да обученное. Дивился Арагорн, выспрашивал. Оказалось, переняли эсгаротские славу Следопытов, выискивали оставшихся от войны злодеев, казнили или прочь выгоняли. Бард с коня соскочил, не чинясь обнял эльфа и гнома, да так руками сжал, что были бы росту одного – точно лбы бы расшибли. Рассказывал, мол, обиду долго хранил на них, потом однако смирился, да и дело себе по сердцу нашел. Запечалились только Леголас с Гимли, думали о коротком веке людском, им-то что полдюжины лет, как и не было, почитай. А Бард зрелым мужем сделался, суровым. Вести принес, что перенял Торин, сын Дарина, власть у Гамила. А брательник и рад, - женился, да двоих деток уже народил, рассказывает сказки про дядюшку, который Хранителем был, а теперь народом в Минас-Тирите правит. Грор, брат Гимли младшенький, просился с Бардом, брата повидать, на диковины Белого Города посмотреть, однако тот отказал, мол не развлекаться идут, ратиться. Гимли покивал согласно, а сам думал все, представлял, каким младшенький заделался.
При Минас-Моргуле бились плечом к плечу, как в былые времена. Всем своим показал Гимли, что не затупилась секира боевая. Пели над ухом эльфийские стрелы, словно бы и не было завала того да руки искалеченной. Вернулись, почести стяжав.
А у Гимли еще забота появилась одна – старшая дочь арагорнова, Амаэт, не в отца с матерью удалась, как прочие наследники – пошла красотой в прабабку Галадриэль. Как видел ее Гимли, так сразу сердце таяло, смотрели на него с детского круглого личика глубокие всеведущие глаза владычицы Лориэна, ныне за море ушедшей. Характером только в кого непоседа удалась – вовсе неведомо. Две других дочери на мать походили – нежные, спокойные, полные света эльфийского. Эльдарион в отца статью пошел, примерялся и к мечу, и к книгам. А эта за соратником отцовым хвостиком бегала, все выспрашивала – как железо добывают да куют, как секирой машут. Раз застал егозу в кузне, подле горна неостывшего. Уж что она там выковать хотела – один праотец Ауле ведает, однако отругал крепко, да парой шлепков пониже спины наградил тяжкой дланью гномьей. Однако не побежала жаловаться отцу или матери, тем же вечером снова на лавке вертелась, лезла под локоть. Леголасу тоже возиться с мелюзгой пришлось – Эльдариона из лука стрелять обучал, а Амаэт верхом скакать без седла, по эльфийски. Сначала на Ароде верном училась, а как пал от старости на изобильных лугах, на сыне его, таком же белоснежном.
Гимли с Арагорном посоветовался и за покои внутренние взялся: где проход прорубить надобно, где крепи подвести, где колонны подстроить, своды чтоб лучше держались. И все с выдумкой, с резьбой дивной, с величием. Дошло дело и до Палат Врачевания, ибо славен был Минас-Тирит целителями своими, не вмещали страждущих старые стены. Потолковал с Иоретой, Старейшей Врачующей, которая еще самого Фарамира после битвы пользовала, да и призвал своих сюда, - расширять стены, рубить окна, устраивать ложа да выдалбливать в теле скалы хранилища для трав и снадобий.
Почтенна и уважаема была Старейшая, однако ж болтлива не в меру. Сначала над ухом как муха жужжала, про то и про это повествовала, у Гимли аж голова разболелась. Ему мерки наносить надо, да не ошибиться, а тут этакое. Однако потом припожаловала помощница ее, о своем заговорили, о бабьем, Гимли и вздохнул себе свободнее. Мерки-то снимать работа важная, кому ее поручишь? А как прикинет все, сядут с главами артелей, план начертят, а там уж и за инструмент возьмутся. Не вслушивался поэтому, о чем женщины болтают, прикидывал да записывал. А те и рады стараться, про гнома и забыли вовсе, будто и не было его тут. Однако как услышал имя Арагорна да супруги его, против воли заинтересовался. Хотя оно конечно, дело понятное, о чем бабам не посплетничать, как о правителе да жене его эльфийской?
- Только все ж не пойму я, - дивилась одна, - как это все же эльф с человеком сходятся? В сказаниях-то диво дивное, читаешь и душа радуется, а в жизни непонятно. Хотя вот она, государыня наша, приветливая да радостная, но сразу видать, не человечьего рода. Хотя рожала как обычная самая, так же маялась, помнишь?
- А чего ж тут дивиться, - отвечала Иорета, - коль ушло эльфийское бессмертие, так и будет эльдар как простой смертный мучиться. Болеть-то все равно всяко меньше будут, однако уже не так, чтобы сегодня рана, а завтра и шрама не осталось. Легче исцеляются, но через муки те же проходят.
- Ну и как это так? – вопрошала помощница. – Что, вот этак можно судьбу изменить предначертанную Высшими? Они бессмертными быть эльфам положили, а те возьмут, да и «не хочу, мол, бессмертными быть», и сразу удел людской принимают?
- Экая ты недогадливая, - понизила голос Иорета. – У эльфов все не так как у людей бывает. Они, когда на ложе восходят, судьбой другого проникаются, понимаешь? Говорят, - я это от травника старого нашего слышала, вот знаток уж был всего на свете, - что когда смертный любится с эльфом, так ему и видения чудесные являются эльфийские, и способности он всякие приобретает, деревья там чует, видит дальше или еще что...
- Бух! – Гимли, замерший с мерилом в руках, вздрогнул и обернулся, ища того, кто молотом колотит. Однако не было вокруг никого кроме двух женщин, присевших у окна. У него в голове молоты кузнечные били, и сам не понял почему, только затряслись вдруг руки.
- Да что ты? – не поверила помощница. – То есть у них все это через дела постельные?
Бух!
- Ну прямо уж дела постельные, скажешь тоже! – возмутилась Иорета. – Это мы с тобой любим ночами с мужьями своими сладостям предаваться, а у бессмертных все иначе. Сходятся они только с теми, чью жизнь разделить готовы, первый раз как обряд творят, и уж не расстаются после...
Снова ударило по голове, вспомнилось, как в пещерах виделись ему чудеса древние, да как деревья потом чуять стал, будто камни.
- Ну вот, - закончила Старейшая, - а когда перворожденные со смертными ложатся, тогда и участь их принимают, отдают бессмертие свое ради любви.
Бух! Вцепился побелевшими пальцами в камень, казалось, пол сейчас из-под ног вывернется. Долго выкарабкивался белобрысый после того обвала, уж и лихолесские дивились, что заживает этак, не по эльфийски прям. Сам же, дурак сивобородый, объяснял им, что не так просты раны, Горой нанесенные... А сам он как потом лечил ребра переломанные, да до сих пор боль руками снимает?..
- Ну да, только кто ж согласится на такое? – вопросила помощница, - Бессмертие-то отдать, дар Эру-создателя...
- Это верно, - согласилась Иорета, - травник-то рассказывал, что Арагорн, государь наш, с супругой своей, третьи всего такие за историю мира нашего...
Кровь от лица отхлынула, пошатнулся, лбом уткнулся в камень родимый. Уже и женщины к нему подступились, спрашивали участливо, не утомился ли правитель Гимли, не хочет ли передохнуть присесть. Но не отвечал им гном, стоял этак молча, глаза прикрыв. Порешили меж собой лечительницы, что тот, видать, камень слушает, или еще что, кто их гномов разберет, да и оставили в покое.
А у сына Глоина перед глазами мелькало видение давнее дивной статуи с аквамариновыми сияющими глазами, гладкая белоснежная кожа под пальцами, скользящий по голой груди шелк золотых волос... Верил и не верил, и что делать дальше не знал. Будто шел по тверди, да вдруг кончилась она внезапно, и пустота под ногами, и не за что удержаться...
Сам не помнил, как через город бежал, да как секиру подхватил, зачем – неведомо. То ли убить друга старого за непотребство хотел, то ли сам себе голову глупую снести. Неужто мог тот над ним такое учинить: споить вином да погрузить в эльфийскую дрему, чтоб сотворил Гимли сам не знал что?
Нашелся Леголас подле города, там где парк наиглавнейший эльфы разбили. Посадили там семена Нимлота, Белого Древа гондорского, принялись ростки, зазеленели дивные зелено-серебряные листы. Стоял властитель гондорских эльфов возле молодшего из стволов, прижимал руку, глаза закрыл – вслушивался в древесную жизнь.
Топот гнома от эльфийского слуха не ускользнет, - обернулся навстречу старому другу, процвела радостная улыбка, да и сбежала с лица, - не в себе был сын Глоина, белый как стены городские, и секира тряслась в руках.
Испугался Леголас, шагнул навстречу - встретить беду, принять известие горестное, на помощь кинуться, ежели случилось что. Давно таким друга-то своего не видал.
Глядел Гимли в лучистые эльфийские глаза, да и не знал, как подступиться, как спросить? Не держали ноги, подгибались, и голова клонилась, будто самую шею сломало. Леголас его подхватил, усадил на траву, сам рядом опустился, носки подвернув под зад, по своему обыкновению.
- Друг мой, что случилось? Что за беда? Что с тобой?
Потянулся взять за руку, отереть пот со лба. Глянул Гимли на знакомые длинные пальцы, намозоленные по низу тетивой, да и отпрянул, будто гадость увидел несусветную. С болью смотрел на него Леголас, не было такого, чтобы друг верный отшатывался от него. Однако руку убрал, повторил тихо:
- Что случилось?
- Ты... ты... - задыхался Гимли, не хватало воздуха, взбух в груди какой-то ком, не давал вздохнуть. – Что ты тогда в пещерах сотворил со мной?
Вымолвил, да и ждал, что подивится белобрысый. Мол, какие еще пещеры, что это друг старый плетет, неужто вина вместо работы принял без меры?
Однако молчал Леголас, смотрел этак на свой манер, куда-то гному за спину, и было это молчание страшнее всего.
Гимли тоже умолк, глядел на друга, до последней волосинки родного да известного. И все равно не верил. А в голову лезло против воли – вот они вечеряют с Арагорном и государыней Арвен, та баюкает первенца, и видно уже, что она снова в тягости. Глядит на супругу Элессар, нежно так, заботливо. Гимли рассказывает им гномьи предания, слушают оба. Потом Арвен запевает тихо эльфийскую песню про битву при Альквалондэ. Долго поет, чудесен голос эльфийской Вечерней звезды, и перед мысленным взором оживают видения прошлого. Замолкает Арвен, и Гимли склоняет голову, благодарит за Нолдолантэ. И Арвен уважительно прикладывает руку к груди, отвечает затейливо, на эльфийский манер, что, славен сын Глоина не только деяниями своими, но и знанием истории, которой пренебрегают обычно гномы. Арагорн хлопает по плечу, мол, удивил ты меня, дружище. И ведь не задумался, олух, откуда бы знать ему, как песенки эльфийские прозываются...
Поднял глаза, вопросил тихо:
- Зачем?... потом подумал еще и добавил, - Почему я?
А из души рвалось: - За что ты меня так, друг старый? Почему ж убийцей своим сделал? Как жить мне дальше, ведая такое?
Тихо заговорил Леголас. И не спросил даже, откуда Гимли прознал.
- Я... жил слишком долго и терял многих друзей. Мои братья по оружию гибли в битвах с нечистью, а я оставался хоронить их. И спрашивал себя – за что нам дал Эру тягость вечной жизни, но не уберег от вражьих стрел, от пришедшего в мир зла? Тогда я снял с себя кольчугу, и поклялся больше не надевать ее. Потом ты, мой друг, узнал об этом, - признаюсь, когда я позвал тебя в седло там, на ристанийских равнинах, я не подумал, что ты позаботишься об эльфе, - и по твоей просьбе Арагорн уговорил меня. Я предчувствовал близкую гибель, но счел себя не вправе уйти и принять покой в Чертогах Мандоса в то время как здесь на счету каждый воин. И тогда я решил, что не хочу терять еще и тебя, отведшего от меня погибель. Гнома, который преступил через старую вражду и подумал о соратнике... Когда я услышал Зов Моря, то решил, что уйду вместе с прочими эльфами, и никогда не узнаю, что сталось с моими друзьями, оставшимися здесь. Но я хотел позвать тебя с собой, и смел надеяться, что ты согласишься...
Гимли смотрел на Леголаса, и не верил тому, что слышал.
- Как гном может попасть в Заповедные эльфийские земли? Ты...
Леголас перебил его, знакомым жестом воздев длиннопалую руку.
- Я видел, что ты расположил к себе сердце Владычицы Галадриэль – мы зовем ее Алтариэль – и надеялся упросить ее. Ты, быть может, не знаешь, но она последняя из нолдор, покинувших Валинор в Предначальное время. И я думал обратиться к ней, дочери Финарфина, и выпросить для тебя разрешение примкнуть к нам... Но когда мы шли по Великой реке к Минас-Тириту, ты сказал мне... – эльф на секунду задумался, закрыв рукой лицо, - ты сказал, что если я поплыву по Морю, то чтобы оставил тебя на берегу. И тогда я понял, что ты никогда не согласишься отплыть со мной в Валинор... После битвы я решил принять смертный удел, чтобы разделить с тобой отпущенную нам судьбу...
Молчал Гимли, вроде как уши услышали, а разум принять силился, но не мог. Хотел отмолвить, мол, тогда укачало его на корабле, плел невесть что, самому не упомнить. Что не можно так – каждый в мир один приходит, один и уходит из него, не станет он, гном подгорный, жизнью эльфийской распоряжаться...
- Когда мы попали под обвал, там, в Эреборе, я думал, что уйду всеобщей дорогой, и ты никогда не узнаешь того, что я сделал. Но со мной был мальчик, и я не хотел, чтобы он погиб. Ты разобрал завал, и снова спас меня. Галадриэль сказала мне, чтобы я не отступал с пути, и я решил пройти его до конца...
Гимли только руками всплеснул:
- Так почему ж ты, балбес, решил, что она сказала тебе об ЭТОМ. Небось видела дурь-то твою, да намекала как могла...
Леголас молча покачал головой.
- Я уже принял решение тогда.
Верно говорят, нельзя водиться с эльфами, останешься потом с выхолощенной душой – вроде и не совершил ничего, а жить неохота.
Глаза бы не видели остроухого этого, а с ним всех прочих. Мог бы, открутил бы время назад, шагу из Эребора не шагнул, пропади они все пропадом вместе с кольцами и войнами. Ковал бы себе да ковал, авось и при Сауроне умельцы нужны...
Хотелось поднять секиру, да избыть душу в запое битвы, сразиться с белобрысым, даром что тот воин первейший. Пасть самому, но перед тем дотянуться отточенным лезвием, перерубить белое горло...
... Вот Леголас раз за разом склоняется над ранеными, и он, Гимли, держит того за пояс. Шатается эльф от усталости, но дает излечение кому может, и следует за ним сын Глоина... Вот видит Гимли искалеченную руку, потом отваливают комья породы, и лежит эльф, закрыв мальчишку гномьего, и он, Гимли, думает, что друг его мертв, гладит присыпанную пылью голову, и самому охота рядом навсегда упокоиться... Вот летят они в Эребор, выбивают копыта комья из земли, и тот едва на коне держится, сереет лицо, однако знает белобрысый, что не зря блажит сын Глоина, и терпит муку телесную, зубами скрипя. Вот не дает папаше биться на кровати да задыхаться, дарит тому легкую, как забытье, смерть...
Не поднимешь на такого руку, не отомстишь, не сразишься. Проще самому с жизнью покончить, хватит уже на его гномий век свершений. Так ведь уйдет теперь лесной этот следом. Счастье, что хоть не приведут Высшие встретиться в чертогах загробных...
- Почему ты не рассказал мне? - спросил только. Подумал еще, что нечего щадить эльфа, что уж теперь, да и договорил, что от сердца шло, - Почему поступил так подло-то, исподтишка?...
Вздохнул Леголас, ответил не сразу:
- Я... не знал как ты отнесешься к этому. Ты мужчина, воин... А иного способа связать наши судьбы я не знал...
Вспомнилось видение проклятое, как овладел он дивным телом, и мерзостно стало, хотя уж куда еще...
Сказал нехотя:
- Вы, эльфы, не любите говорить об этом, но отец Ауле создал нас прежде, чем ваш народ. Мы покоились и ждали, пока Эру создаст эльдар, и лишь потом вышли из камня. Так говорят наши сказания... Еще говорят, что Ауле создал нас без присмотра Эру, и потому гномы не слишком красивы, жадны, да любят молотком стучать, а не песни петь. Однако перепала нам от Праотца частичка благости, и потому ни один гном, никогда... – перехватило горло, сглотнул, продолжил упрямо – не возьмет другого силой, не учинит такого непотребства. Это противно самой сущности моего народа... А ты сделал меня убийцей твоим, насильно...
Поднялся, вскинул секиру на плечо, отвернулся, бросил напоследок.
- Прощай... эльф.
И ушел.
Не помнил, как дошел до своих комнат, запер дверь, сидел, глядел в огонь. Бились в дверь, стучались, звали – не шевелился. Пришел Арагорн, спрашивал, не случилось ли чего? – молчал. Услышал нежный голос Арвен, аж передернуло от эльфийского выговора, - не отозвался. Тревожились люди и гномы: седмицу не появлялся правитель подгорного народа из своих покоев, доносился только оттуда стук молотка по зубилу.
Потом вышел, будто и не было ничего. Снял по новой мерки в Палатах врачевания, закипела работа. Подступался к нему Арагорн, вопрошал, что стряслось, цельный день за молчащим сыном Глоина ходил. Однако вмешалась Арвен, заглянула будто в душу Гимли на мгновение, да и вымолвила, что, мол, надо гнома в покое оставить. А тот не смотрел ни на кого, знай работал себе.
А в покоях, на дальней стене, завешенной дорогим эсгаротским полотном, чудная картина каменная осталась. Летел долгогривый конь, а на нем, сжав коленями бока, как влитой сидел лучник, целился, оттянув тетиву. Стлались по ветру длинные волосы, прекрасным было лицо, совершенными разворот плеч, вся осанка изящного сильного тела. А за лучником тем замахивался секирой гном на неведомого врага, и улыбался, радуясь битве и дружбе. Вольно скакалось им в лучах восходящего позади солнца на одной конской спине, друг с другом рядом.
Душа отгорала, пока зубилом стучал, будто сам себе надгробие изваял. Завесил полотном, чтоб не видеть, и в ту сторону больше не смотрел.
-
-
26.08.2009 в 12:55Очень жду продолжения.
-
-
26.08.2009 в 15:48-
-
27.08.2009 в 13:32-
-
28.08.2009 в 01:05Ангел сна ну он тоже... дает стране угля, Леголас... несу проду, несу!
Мошка* Ни разу после пещеры не подумал Гимли о Леголасе как о любви своей, только о дружбе и помнил(( ну а как он может подумать о Леголасе как о... не может он, не так устроен...
-
-
28.08.2009 в 01:06-
-
28.08.2009 в 01:09-
-
28.08.2009 в 01:09-
-
28.08.2009 в 01:19*убегает читать*
-
-
28.08.2009 в 01:31