Мой основной логин - Хельгрин. Этот - только для текстов по ВК.
Бета: пока нет, но будет
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Казад-Дум (Мория). Минас-Тирит. Агларонд.
читать дальшеДве седмицы побыли гости ненаглядные да и домой засобирались. На прощание глядела Арвен на Гимли долго этак, будто сказать чего-то хотела. Смотрел на нее Гимли украдкой, думал – что ведомо дочери мудрого Элронда-Владыки? Не могла ведь не видеть, что связал Леголас судьбу свою со смертным, догадывалсь ли, кто смертный тот? Однако молчала эльфийская Вечерняя Звезда, да и Гимли бороду теребил-теребил, а рта так и не открыл, не вопросил.
Вроде только-только вслед гостям помахали, унеслась кавалькада на быстроногих ристанийских скакунах, а уже зима заметелила, камины затопили. А тут жилу вторую нашли мифрильную, кузню новую ладить пришлось. Не успел обернуться – весна подступила, деревья листочки выбросили, потянулись к солнцу.
Снова жизнь завертелась прежняя, с радостями-горестями привычными. И опять счет годам потерял, - текут себе, да и ладно. Однако ж подумывал порой, сколько еще другу любимому, государю Элессару землю топтать? После него Эльдарион наследовать будет, ехать придется в Минас-Тирит, напоминать о договорах с гномами. Думал этак-то, и сердце замирало. Неужто переживет того, за кем из Ривендела пошел, чьи чаянья о судьбах Средиземья делил? Гнал мысли такие прочь, да шел в кузню, в выработки. Везде верная рука, опытный глаз сына Глоина пригождались, словно не было время властно над ним, не брало крепь телесную.
Черную весть сердце раньше гонца почуяло. Сдавило грудь, будто плитой могильной, накрыло холодом, нахлынуло бедой. Некому только на быстром коне везти его, придется уж как есть добираться. Сложил вещички походные, немудрящие, секиру прихватил – мало ли в дороге что встретится, заседлал пони резвого да и в путь пустился. Ближникам так и поведал, - чую, мол, беда с государем гондорским. Те усомниться и не подумали, не первый десяток лет правителя знали. Ехал споро, назад не оборачивался. Отступили родные стены морийского царства, отмерялись лиги крепкими копытами.
Опоздал, конечно. Горестная весть, которой сердце внемлет, раньше любой птицы прилетит, и не отмашешься от нее, глаза не закроешь.
Полоскалось над Белой Башней приспущенное знамя, влетел в город знакомыми воротами, торопился улицами ко дворцу. Уж из стражи-то не осталось никого, кто б его помнил, однако пустили гнома пропыленного с цепью на груди, склонили головы. А тут и свои подгорные выбежали, обнять норовили. Состарились рожи родные, с кем уходил из Эребора, пригнулись к земле спины.
Быть обещался позже, говорить со своими, братца высмотрел – ох и важен заделался, обнялись, по спинам друг друга хлопнули гулко. И снова наверх заспешил. Влетел в усыпальницу, увидел фигуру склоненную в черных одеждах над крайней плитой да и замер. Навалилось вдруг, придавило тягой неподъемной, отозвалось гулом в ушах, аж пошатнулся. Осознал.
Подошел к вдове безутешной, постаревшей, рядом встал, помолчали. Что ж так, друг дорогой? Почему лежишь тут, недвижимый, под плитой каменной, женой, детьми да внуками оплакиваемый? Почему не можно долей поменяться с тобой? Самому, сироте вековому, на твое место лечь?
Арвен глядела перед собой молча, без слез. Сухие были глаза – сухие и неживые. Села прямо на пол каменный, сложила на коленях руки, мелькнуло еще в голове, что видел он где-то такие же исхудавшие прозрачные пальцы. Мелькнуло да и прошло.
Сел рядом, обнял, не чинясь. Уткнулась дева эльфийская в пропыленый гномий плащ, поникла, да и расплакалась. Гладил длинные волосы, баюкал, и у самого борода мокрая сделалась. Долго сидели так.
Потом поднялись, молча. Да и зачем слова нужны были? Оперлась королева на его плечо, так и вышли на свет. Собрались дети, внуки, прослышали про приезд морийского владыки. Потом сидели в Зале, поминали, говорили тихо. Новый государь, Эльдарион, поведал, мол, сразу гонца послали, однако не ждали Гимли так рано.
Махнул рукой устало в ответ, дескать, не нужны мне гонцы, без них обхожусь. А у самого перед глазами встало, как вечеряли тут, у того вон окна – Арагорн, любовью светящийся, Арвен с писклявым свертком на коленях, эльф улыбающийся да сам он. Тепло было, светло, а ныне сверток тот вон во главе стола сидит, кулаком ворота вышибить можно.
Поняли молодшие, что оставить надо мать, пусть уж изольют с гномом души друг другу. Ушли, свет притушили.
Сидел гном, смотрел на постаревшее лицо. Молвил, наконец.
- Тебе бы дело найти себе, государыня Арвен. Так и горе избывать проще, по себе знаю. Хочешь, тронемся в Морию, будешь у нас жить, в почете да холе, вон у нас и сад есть, деревья опять же...
Улыбнулась Арвен, протянула руку через стол, сжала пальцы.
- Спасибо, старый друг. Спасибо... У меня теперь своя дорога, я должна пройти по ней одна. Но может быть, я навяжусь тебе в попутчики. Проводишь меня до Лориэна, сын Глоина?
Гимли встал, поклонился церемонно, ответствовал.
- Почту за честь, государыня.
Потом проворчал под нос себе:
- Только тебе неудобно небось со мной будет. Ты на коне верхом поскачешь, а я на пони только и могу, а то наездник из меня... не разгоняюсь особо – так и не падаю.
Заглянула в глаза, вопросила тихо:
- Тогда, может, позовем того, кто отвезет тебя, друг Гимли?
Болью резануло, аж отвернулся, ответил глухо.
- Нет.
Снова молчали.
- Ему тяжелее, чем мне... – разорвала тишину арагорнова супруга. – Я отдала свое бессмертие за счастье, и сочла плату невеликой. Он отдал бессмертие ради вашей дружбы, дружбу эту потеряв...
Потупился Гимли. Молчал. Многое сказать мог, но молчал. Впрочем, от дочери Владыки мыслей не утаишь. Посмотрела мимо, над плечом, вымолвила тихо:
- Правду говорил возлюбленый супруг мой, что упрямство гномье родилось с камнями этого мира...
Вздохнул молча. Мол, какой уж есть. Другого не дадено.
Сговорились через месяц-другой в путь тронуться. Государыне дела закончить, послов принять. А себе положил вытесать Арагорну надгробие, какого во всем Средиземье не бывало. Рассказал Арвен, осторожно этак.
Та кивнула легко, понимает, мол, что занять себя надо гному. На том и расстались.
Ночью со своими сидел, на брательника насмотреться не мог. Тоже бобылем тот жил и жениться не думал. Не стал в душу младшенькому лезть, что еще узнает - неужто любовь дурную к дочери арагорновой Грор на всю жизнь сохранил? Но не дело выспрашивать да с советом лезть. Вон тот какой тот величавый и мудрый заделался.
А поутру выехал из ворот на своем пони, устремился в Агларонд. Отвык от дальних переездов, да еще тоска давила, однако быстро добрался, споро. Порадовались гномы тамошние, провели по пещерам, чудеса показали разные. И то сказать, красоту такую из камня изваяли, что кружево грубым покажется. Поведал, что за нужда привела, помянули государя славного да и посулили камнетесов выставить самых что ни на есть даровитых. Такое надгробие не за деньги ваяют, только ежели душа просит. Это гномы хорошо понимали, да и помнили дружбу элессарову, милости бесчисленные.
Поблагодарил, отмолвился, мол, сначала каменюку нужную присмотреть хочет, а там и поглядим. Пещеру-то берилловую, заложенную, сразу отыскал, хоть и не был тут сколько лет, да и коридоров понарезали новых. Разобрали завал, еще раз слово взяли, что как надобны будут – призовет их владыка морийский.
Ушли, стихло все. Ходил с фонарем, искал глыбу, чтобы чистой была напросвет как душа государя. Глубокой как его разум, великой как деяния. Долго ходил, весь день почти. Ложе себе тут же устроил, плащом лориэнским старым прикрылся, да и уснул. Думал – где уж ему забыться в месте-то этом памятном, а вот же ж.
Наутро отыскал таки, примерился, тюкнул раз, тюкнул другой, и закипела работа. Бил, словно ударами теми Арагорна вернуть можно, прошлое свое, юность беззаботную. Разлеталось каменное крошево, осколком резануло по виску – не останавливался. Взмок весь, тек по лицу пот со слезами вместе, думал, надорвется может, да и поляжет здесь, освободит душу.
Вспомнилось вдруг лицо Владычицы, как посулила она ему, что будет он рубить глыбу каменную, да и хотеть, чтобы вывалилась та, раздавила на месте. Мудра Галадриэль, ох и мудра... Все наперед знала – и Мория теперь всеми огнями блестит, и глыба в стене шатается. Жаль только, не сам Арагорну надгробие выточит, ну да поймет его старый друг, поймет и простит. Нет места обиде в чертогах небесных. И сил нет у сына Глоина землю топтать – все сделал, что мог. И больше того даже. Душа отмерла будто, пожил свое. Куда идти теперь, где покой обрести – разве что в Чертогах, отцом Ауле гномам предназначенных?
Тут зашаталась, затрещала, надвинулась глыба каменная, крутанулась в гнезде своем. Ноги сами в сторону прыгнули, подосадовал еще, что и жить уж не в охотку, а тело глупое само решает. Ударило в плечо да по лбу, надвинулась темнота.
Мстилось, будто плывет он на лодке по реке глубинной, морийской, светит факелом себе, пляшет огонь по каменным сводам. Открывал глаза в беспамятстве, видел над собой склонившееся лицо Леголаса, чувствовал на лбу знакомые пальцы, пахло осенней горько-пряной листвой. И снова забывался, не удивляясь ничему.
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Казад-Дум (Мория). Минас-Тирит. Агларонд.
читать дальшеДве седмицы побыли гости ненаглядные да и домой засобирались. На прощание глядела Арвен на Гимли долго этак, будто сказать чего-то хотела. Смотрел на нее Гимли украдкой, думал – что ведомо дочери мудрого Элронда-Владыки? Не могла ведь не видеть, что связал Леголас судьбу свою со смертным, догадывалсь ли, кто смертный тот? Однако молчала эльфийская Вечерняя Звезда, да и Гимли бороду теребил-теребил, а рта так и не открыл, не вопросил.
Вроде только-только вслед гостям помахали, унеслась кавалькада на быстроногих ристанийских скакунах, а уже зима заметелила, камины затопили. А тут жилу вторую нашли мифрильную, кузню новую ладить пришлось. Не успел обернуться – весна подступила, деревья листочки выбросили, потянулись к солнцу.
Снова жизнь завертелась прежняя, с радостями-горестями привычными. И опять счет годам потерял, - текут себе, да и ладно. Однако ж подумывал порой, сколько еще другу любимому, государю Элессару землю топтать? После него Эльдарион наследовать будет, ехать придется в Минас-Тирит, напоминать о договорах с гномами. Думал этак-то, и сердце замирало. Неужто переживет того, за кем из Ривендела пошел, чьи чаянья о судьбах Средиземья делил? Гнал мысли такие прочь, да шел в кузню, в выработки. Везде верная рука, опытный глаз сына Глоина пригождались, словно не было время властно над ним, не брало крепь телесную.
Черную весть сердце раньше гонца почуяло. Сдавило грудь, будто плитой могильной, накрыло холодом, нахлынуло бедой. Некому только на быстром коне везти его, придется уж как есть добираться. Сложил вещички походные, немудрящие, секиру прихватил – мало ли в дороге что встретится, заседлал пони резвого да и в путь пустился. Ближникам так и поведал, - чую, мол, беда с государем гондорским. Те усомниться и не подумали, не первый десяток лет правителя знали. Ехал споро, назад не оборачивался. Отступили родные стены морийского царства, отмерялись лиги крепкими копытами.
Опоздал, конечно. Горестная весть, которой сердце внемлет, раньше любой птицы прилетит, и не отмашешься от нее, глаза не закроешь.
Полоскалось над Белой Башней приспущенное знамя, влетел в город знакомыми воротами, торопился улицами ко дворцу. Уж из стражи-то не осталось никого, кто б его помнил, однако пустили гнома пропыленного с цепью на груди, склонили головы. А тут и свои подгорные выбежали, обнять норовили. Состарились рожи родные, с кем уходил из Эребора, пригнулись к земле спины.
Быть обещался позже, говорить со своими, братца высмотрел – ох и важен заделался, обнялись, по спинам друг друга хлопнули гулко. И снова наверх заспешил. Влетел в усыпальницу, увидел фигуру склоненную в черных одеждах над крайней плитой да и замер. Навалилось вдруг, придавило тягой неподъемной, отозвалось гулом в ушах, аж пошатнулся. Осознал.
Подошел к вдове безутешной, постаревшей, рядом встал, помолчали. Что ж так, друг дорогой? Почему лежишь тут, недвижимый, под плитой каменной, женой, детьми да внуками оплакиваемый? Почему не можно долей поменяться с тобой? Самому, сироте вековому, на твое место лечь?
Арвен глядела перед собой молча, без слез. Сухие были глаза – сухие и неживые. Села прямо на пол каменный, сложила на коленях руки, мелькнуло еще в голове, что видел он где-то такие же исхудавшие прозрачные пальцы. Мелькнуло да и прошло.
Сел рядом, обнял, не чинясь. Уткнулась дева эльфийская в пропыленый гномий плащ, поникла, да и расплакалась. Гладил длинные волосы, баюкал, и у самого борода мокрая сделалась. Долго сидели так.
Потом поднялись, молча. Да и зачем слова нужны были? Оперлась королева на его плечо, так и вышли на свет. Собрались дети, внуки, прослышали про приезд морийского владыки. Потом сидели в Зале, поминали, говорили тихо. Новый государь, Эльдарион, поведал, мол, сразу гонца послали, однако не ждали Гимли так рано.
Махнул рукой устало в ответ, дескать, не нужны мне гонцы, без них обхожусь. А у самого перед глазами встало, как вечеряли тут, у того вон окна – Арагорн, любовью светящийся, Арвен с писклявым свертком на коленях, эльф улыбающийся да сам он. Тепло было, светло, а ныне сверток тот вон во главе стола сидит, кулаком ворота вышибить можно.
Поняли молодшие, что оставить надо мать, пусть уж изольют с гномом души друг другу. Ушли, свет притушили.
Сидел гном, смотрел на постаревшее лицо. Молвил, наконец.
- Тебе бы дело найти себе, государыня Арвен. Так и горе избывать проще, по себе знаю. Хочешь, тронемся в Морию, будешь у нас жить, в почете да холе, вон у нас и сад есть, деревья опять же...
Улыбнулась Арвен, протянула руку через стол, сжала пальцы.
- Спасибо, старый друг. Спасибо... У меня теперь своя дорога, я должна пройти по ней одна. Но может быть, я навяжусь тебе в попутчики. Проводишь меня до Лориэна, сын Глоина?
Гимли встал, поклонился церемонно, ответствовал.
- Почту за честь, государыня.
Потом проворчал под нос себе:
- Только тебе неудобно небось со мной будет. Ты на коне верхом поскачешь, а я на пони только и могу, а то наездник из меня... не разгоняюсь особо – так и не падаю.
Заглянула в глаза, вопросила тихо:
- Тогда, может, позовем того, кто отвезет тебя, друг Гимли?
Болью резануло, аж отвернулся, ответил глухо.
- Нет.
Снова молчали.
- Ему тяжелее, чем мне... – разорвала тишину арагорнова супруга. – Я отдала свое бессмертие за счастье, и сочла плату невеликой. Он отдал бессмертие ради вашей дружбы, дружбу эту потеряв...
Потупился Гимли. Молчал. Многое сказать мог, но молчал. Впрочем, от дочери Владыки мыслей не утаишь. Посмотрела мимо, над плечом, вымолвила тихо:
- Правду говорил возлюбленый супруг мой, что упрямство гномье родилось с камнями этого мира...
Вздохнул молча. Мол, какой уж есть. Другого не дадено.
Сговорились через месяц-другой в путь тронуться. Государыне дела закончить, послов принять. А себе положил вытесать Арагорну надгробие, какого во всем Средиземье не бывало. Рассказал Арвен, осторожно этак.
Та кивнула легко, понимает, мол, что занять себя надо гному. На том и расстались.
Ночью со своими сидел, на брательника насмотреться не мог. Тоже бобылем тот жил и жениться не думал. Не стал в душу младшенькому лезть, что еще узнает - неужто любовь дурную к дочери арагорновой Грор на всю жизнь сохранил? Но не дело выспрашивать да с советом лезть. Вон тот какой тот величавый и мудрый заделался.
А поутру выехал из ворот на своем пони, устремился в Агларонд. Отвык от дальних переездов, да еще тоска давила, однако быстро добрался, споро. Порадовались гномы тамошние, провели по пещерам, чудеса показали разные. И то сказать, красоту такую из камня изваяли, что кружево грубым покажется. Поведал, что за нужда привела, помянули государя славного да и посулили камнетесов выставить самых что ни на есть даровитых. Такое надгробие не за деньги ваяют, только ежели душа просит. Это гномы хорошо понимали, да и помнили дружбу элессарову, милости бесчисленные.
Поблагодарил, отмолвился, мол, сначала каменюку нужную присмотреть хочет, а там и поглядим. Пещеру-то берилловую, заложенную, сразу отыскал, хоть и не был тут сколько лет, да и коридоров понарезали новых. Разобрали завал, еще раз слово взяли, что как надобны будут – призовет их владыка морийский.
Ушли, стихло все. Ходил с фонарем, искал глыбу, чтобы чистой была напросвет как душа государя. Глубокой как его разум, великой как деяния. Долго ходил, весь день почти. Ложе себе тут же устроил, плащом лориэнским старым прикрылся, да и уснул. Думал – где уж ему забыться в месте-то этом памятном, а вот же ж.
Наутро отыскал таки, примерился, тюкнул раз, тюкнул другой, и закипела работа. Бил, словно ударами теми Арагорна вернуть можно, прошлое свое, юность беззаботную. Разлеталось каменное крошево, осколком резануло по виску – не останавливался. Взмок весь, тек по лицу пот со слезами вместе, думал, надорвется может, да и поляжет здесь, освободит душу.
Вспомнилось вдруг лицо Владычицы, как посулила она ему, что будет он рубить глыбу каменную, да и хотеть, чтобы вывалилась та, раздавила на месте. Мудра Галадриэль, ох и мудра... Все наперед знала – и Мория теперь всеми огнями блестит, и глыба в стене шатается. Жаль только, не сам Арагорну надгробие выточит, ну да поймет его старый друг, поймет и простит. Нет места обиде в чертогах небесных. И сил нет у сына Глоина землю топтать – все сделал, что мог. И больше того даже. Душа отмерла будто, пожил свое. Куда идти теперь, где покой обрести – разве что в Чертогах, отцом Ауле гномам предназначенных?
Тут зашаталась, затрещала, надвинулась глыба каменная, крутанулась в гнезде своем. Ноги сами в сторону прыгнули, подосадовал еще, что и жить уж не в охотку, а тело глупое само решает. Ударило в плечо да по лбу, надвинулась темнота.
Мстилось, будто плывет он на лодке по реке глубинной, морийской, светит факелом себе, пляшет огонь по каменным сводам. Открывал глаза в беспамятстве, видел над собой склонившееся лицо Леголаса, чувствовал на лбу знакомые пальцы, пахло осенней горько-пряной листвой. И снова забывался, не удивляясь ничему.
-
-
29.08.2009 в 22:52-
-
29.08.2009 в 22:54-
-
19.10.2020 в 00:49