Мой основной логин - Хельгрин. Этот - только для текстов по ВК.
Бета: пока нет, но будет
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Агларонд.
читать дальшеОчнулся, проморгался, не сразу и вспомнил, где свалился да почему. Валялась каменюка здоровая, сам рядом лежал, видать, задело таки, едва прочухался. Вздохнул досадливо – и хотел бы помереть, так не вышло. У стены чадил факел, догорал. Подумалось, что надо бы новый запалить, а то еще и нос в потемках расквасить не хватало. Пошевелился и услышал сзади дыхание чье-то тяжелое, хриплое. На секунду сердце в пятки ушло у гнома храброго: точно ведь помнил, был в пещере дивной один. Неужто опять из земли что повылезло? Так вроде не зарывался глубоко, каменюку одну всего отколол. Однако коли до сих пор жив, так, может, оно и не страшно?
Сел, пошатнулся, в голове цельная кузня завелась, по затылку молотками тюкала. Обернулся.
Лежал за ним бессильно раскинувшийся эльф, незряче пялились ввысь распахнутые глаза, дышал хрипло, терзал безвольными пальцами ворот рубахи, словно давила тягой, не давала вздохнуть. Вспомнил сын Глоина грезы свои, видать, пришел остроухий за ним сюда, да и вытащил, вылечил. Ох, горюшко.
Перебрался поближе, приподнял бедолагу, голову на колени пристроил как в былые времена. Расстегнул вышитый лиственной серебряной вязью ворот, сжал ледяные тонкие пальцы. Хрипел остроухий, вздрагивал, да на лице ужас был, мука невыносимая. Вздохнул Гимли, - ну что там напугать могло вояку бесстрашного, несчастье всей его жизни гномьей? Сжал впалые сухие виски, ощутил под пальцами отчаянно бьющиеся жилки, закрыл глаза, вслушался.
Блазнилось Леголасу, будто вбегает он в пещеру, видит, как падает на гнома глыба, прыгает вперед, аж жилы трещат, да не успевает. Валится на сына Глоина тяга каменная, отшвыривает в сторону, сползает тот по стенке, кровью пятная, да и остается лежать. Бросается эльф к переломанному телу, простирает руки, тянет к жизни, все силы отдавая, а в груди разливается непереносимая боль, мутнит рассудок, не дает дышать. Хрипло ругается лихолесский принц как последний забойщик, стискивает зубы в немыслимом усилии, чует, что не в мочь, что сам рядом поляжет вот-вот, но не отпускает. Течет пот по лицу, застилает разум блаженная тьма.
Вздохнул Гимли, из эльфийских грез выныривая. Вот же ж дурень, полегли бы оба тут, упокоились в дивном чертоге бок о бок – чего еще желать? Однако ж делать нечего – коли вытянули к жизни его, грешно о смерти помышлять.
Положил руку на грудь бедолаге, чуял, как мечется сердце, словно норовит сломать хрупкие ребра, наружу выпрыгнуть. Ведал ведь остроухий, что коли умрет гном, так и самому тяготу бытия нести недолго. Однако спасал его – зачем спасал? Неужто так хотелось, чтобы жил сын Глоина? Радовался солнцу, свету, каменьям, работе любимой... Себя забыл эльф, за жизнь друга верного борясь... Вот и поменялись местами, и хотелось вопросить бедолагу, зачем, дескать, все это? Эк поворачивается жизнь.
Омыло нежностью душу, гладил потускневшие волосы, вглядывался, заново узнавал постаревшее лицо, вслушивался в сбивающееся дыхание. Мог бы ежели силой своей поделиться – отдал бы радостно. Надо ж выговорить остроухому за спасение нечаянное, поворчать всласть на упрямца.
Переложил аккуратно, до выхода добрался, своих крикнул, не сразу услышали, но прибежали, притащили носилки. Говорили, что порвана на правителе морийском одежа, спина и волосья все в запекшейся крови, ран нету однако. Предлагали вымыться, рубаху новую поднести, отмахнулся, - не до того. Пока к выходу спешили, рассказали гномы, что приехал утром эльф верхами, спрашивал, где Гимли, взгляд был шальной. Смотрели гномы на цепь почетную у того на груди, дивились. А тут и Старейшие подоспели, которые помнили, что не просто гость любопытный пожаловал, а один из Хранителей, гимлев друг по походам вернейший, с коим от самого Эребора шли. Фрерин-повелитель поведал еще, что удостоился тот от народа гномьего почести великой, голову перед эльфом склонил. Проводили к пещере нужной остроухого с поклонами, тот аж бежать порывался. Просил одних оставить с правителем морийским, дескать, дело важное, отлагательств не терпящее. С тем и отступились, ушли.
Вывели пони, подсадили клонившегося в беспамятстве эльфа, сзади Гимли влез, разобрал поводья, обнял одной рукой друга, да и тронулся к леску ближайшему. Ехал, прижимал к себе норовящего сползти Леголаса, вроде и веселого ничего не было, а улыбался. Ишь ты, сколько лет пробежало, а теперь он того верхами везет да держит, чтоб не сверзился. Ох и смеются небось Высшие, на них глядючи.
Спешился, стащил наземь болезного, подстелил плащ, уложил. Вроде как стал тот хрипеть поменьше, рожа только серая была. Разбирал пальцами волосы, вглядывался в лицо. Будто не было этих лет, и сидит он подле уморившегося эльфа на поле битвы близ стольного Минас-Тирита. Или под навесом у Эребора, обернись – и нарисуется в небе силуэт родной Горы, а за плечом папаша пыхтит, глядящий тревожно. Закрывал глаза, видел Владычицу Галадриэль, радостно взирающую прямо в душу. Протягивал руку, гладил чудесный фиал с прядью, что в суме седельной лежал.
Завечерело, шевельнулся эльф, осмыслился взгляд, смотрел на Гимли, внимательно этак. Разлепить пересохшие губы хотел, однако гном не зевал, поднес флягу с водой. Испить надо, а потом уже и беседы беседовать. Поддержал голову привычно, напоил, уложил снова.
- Как ты, друг мой? – знакомый голос, и словеса знакомые... Сколько лет не слышал, цельный век, почитай...
- Ты зачем меня, дурень, к жизни тащил, а? – спросил, нахмурился. – Кто просил тебя о том?
Скользнули в эльфийских глазах былые веселые искры, улыбнулся легко.
- А мстил тебе...
И рассмеялись оба.
До вечера молчали, да и о чем говорить? Не спросишь бедолагу, как тому без народа живется, изнемогшему от тоски по землям заморским. А о себе что говорить, коли слава царства морийского по всему Средиземью идет, одним именем гимлевым сделки скрепляют, да боятся слово неписанное нарушить: разорит владыка Казад-Дума, по миру пустит.
Вытянулся эльф, сложил руки на груди, грезил о своем. Сидел рядом Гимли, подбрасывал веток в костерок, чувствовал боком плечо друга. И ни о чем не думал. Вроде и горевала душа по Арагорну, но только покоя такого давно не ощущал, забыл крепко, что бывает этакое.
Стемнело, пошевелился эльф, поднялся, запустил пятерню в спутанные волосы, дернул досадливо. Гимли пошарил в поясном кошеле, протянул излюбленный гребень. Старый стал, потемнело дерево, чекан золотой потускнел, однако узоры эльфийские, по дереву вырезанные, различимы еще. Сомкнулись тонкие пальцы, задрожали мелко. Обернулся эльф, глянул глазами лучистыми, сияющими впотьмах, шепнул тихо...
- Сохранил...
- А как же, - отозвался сын Глоина. Перехватило голос, докончил без улыбки, – Кто еще из гномов похвалится, что у эльфа игрушку любимую стянул из-под носа?
Зажмурился Леголас, дрогнул, казалось – заплачет. Но совладал, прикрыл лицо волосами, принялся выбирать мусор из длинных прядей.
- Поседел ты, - выдохнул Гимли. – Тебе бы росту пониже, да стать иную – вылитый Гендальф бы получился.
- Митрандир давно уже в Благословенных землях, а второму такому не бывать в Арде, - отозвался эльф глухо.
Треснула ветка в костре, закричала вдалеке сонная птица.
- Сам-то что делать теперь будешь? – легко спросилось, будто в прежние времена, когда нараспашку души друг для друга держали.
- Уйду за Море, - выдохнул эльф. – Государь Элессар ушел Всеобщей дорогой, вечную славу оставил по себе. Что мне делать тут теперь без него?
Помолчал, прикоснулся знакомо к гномьему плечу.
- Друг мой Гимли, пойдешь ли со мной?
Многое перед глазами мелькнуло: своды минас-тиритские, пещеры агларондские, державная Мория, Эребор, дом родимый. Многое здесь держало, врос корнями. Только было всё словно в жизни иной, чужой – будто минуло и пропало. Казалось, вчера только кончился бой у Черных Врат, и сидят с другом верным у костра, а впереди дороги дальние, неизведанные. Вспомнилось вдруг, как говорил Леголас перед той битвой последней, – боится, мол, грядущего... А злился тогда еще сын Глоина на остроухого, дураком про себя обзывал. Больше века минуло, а слова те только сейчас смысл обрели.
Представил себе, как в Морию вернется, к заботам привычным, да и замутило. Не удался у Глоина средний сын, вовсе не удался. Все гномы как гномы, а он, вишь ты, не средь каменьев счастлив, а тут, с остроухим этим рядом.
Легко ответилось, будто ничего правильнее в жизни не говорил:
- Пойду, куда ж я денусь...
Повернулся Леголас резко, всем телом, обнял его, прижался, уткнулся лбом в плечо, вздохнул судорожно, будто ответа ждал и не дыша вовсе.
Гимли и не видал никогда, чтобы друг его чувства проявлял так открыто. Подумалось, что за седмицу последнюю он только и делает, что эльфов обнимает-утешает. Спрятал улыбку в бороде, сжал вздрагивающие худые плечи, долго сидели так.
Отстранились.
По обычаю эльфийскому запел Леголас, будто бы боль выплескивал, тоску вековую. Рождались слова, текли слезы по изможденному лицу, но не стыдился их эльфийский властитель - не замечал потому что.
Солнце видит тихий сон,
Угасая тёмным днём.
Гладь морей багрец залил,
У жгучей страсти стынет пыл.
Я всю жизнь для зыбких грёз
Ночами - жду падучих звёзд,
Во тьме истину прозрев:
Духом пасть - худший грех.
Пусть ночь эта длится,
Пока сердце бьётся.
Мне тьма эта мнится
Бездной солнечных морей
Ах, если б мне вслед за солнцем уйти
В сон мой,
Стон мой
И твой.
Скорбь, объявшая сердца,
Отвращает от Творца.
Вот бы уплыть мне в никуда,
Лунам счёта не ведя...
Все двести двадцать два дня лучась,
По воле ночи свет угас.
Минута, чтоб поэт изрёк
Всё то, чему изречься срок.
Пусть ночь эта длится,
Пока сердце бьётся.
Мне тьма эта мнится
Бездной солнечных морей
Ах, если б мне вслед за солнцем уйти
В сон мой,
Стон мой
И твой.*
_____
* Nightwish "Sleeping Sun". Автор перевода – Екатерина Смирнова. За наводку на песню безмерное спасибо koganemushi
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Агларонд.
читать дальшеОчнулся, проморгался, не сразу и вспомнил, где свалился да почему. Валялась каменюка здоровая, сам рядом лежал, видать, задело таки, едва прочухался. Вздохнул досадливо – и хотел бы помереть, так не вышло. У стены чадил факел, догорал. Подумалось, что надо бы новый запалить, а то еще и нос в потемках расквасить не хватало. Пошевелился и услышал сзади дыхание чье-то тяжелое, хриплое. На секунду сердце в пятки ушло у гнома храброго: точно ведь помнил, был в пещере дивной один. Неужто опять из земли что повылезло? Так вроде не зарывался глубоко, каменюку одну всего отколол. Однако коли до сих пор жив, так, может, оно и не страшно?
Сел, пошатнулся, в голове цельная кузня завелась, по затылку молотками тюкала. Обернулся.
Лежал за ним бессильно раскинувшийся эльф, незряче пялились ввысь распахнутые глаза, дышал хрипло, терзал безвольными пальцами ворот рубахи, словно давила тягой, не давала вздохнуть. Вспомнил сын Глоина грезы свои, видать, пришел остроухий за ним сюда, да и вытащил, вылечил. Ох, горюшко.
Перебрался поближе, приподнял бедолагу, голову на колени пристроил как в былые времена. Расстегнул вышитый лиственной серебряной вязью ворот, сжал ледяные тонкие пальцы. Хрипел остроухий, вздрагивал, да на лице ужас был, мука невыносимая. Вздохнул Гимли, - ну что там напугать могло вояку бесстрашного, несчастье всей его жизни гномьей? Сжал впалые сухие виски, ощутил под пальцами отчаянно бьющиеся жилки, закрыл глаза, вслушался.
Блазнилось Леголасу, будто вбегает он в пещеру, видит, как падает на гнома глыба, прыгает вперед, аж жилы трещат, да не успевает. Валится на сына Глоина тяга каменная, отшвыривает в сторону, сползает тот по стенке, кровью пятная, да и остается лежать. Бросается эльф к переломанному телу, простирает руки, тянет к жизни, все силы отдавая, а в груди разливается непереносимая боль, мутнит рассудок, не дает дышать. Хрипло ругается лихолесский принц как последний забойщик, стискивает зубы в немыслимом усилии, чует, что не в мочь, что сам рядом поляжет вот-вот, но не отпускает. Течет пот по лицу, застилает разум блаженная тьма.
Вздохнул Гимли, из эльфийских грез выныривая. Вот же ж дурень, полегли бы оба тут, упокоились в дивном чертоге бок о бок – чего еще желать? Однако ж делать нечего – коли вытянули к жизни его, грешно о смерти помышлять.
Положил руку на грудь бедолаге, чуял, как мечется сердце, словно норовит сломать хрупкие ребра, наружу выпрыгнуть. Ведал ведь остроухий, что коли умрет гном, так и самому тяготу бытия нести недолго. Однако спасал его – зачем спасал? Неужто так хотелось, чтобы жил сын Глоина? Радовался солнцу, свету, каменьям, работе любимой... Себя забыл эльф, за жизнь друга верного борясь... Вот и поменялись местами, и хотелось вопросить бедолагу, зачем, дескать, все это? Эк поворачивается жизнь.
Омыло нежностью душу, гладил потускневшие волосы, вглядывался, заново узнавал постаревшее лицо, вслушивался в сбивающееся дыхание. Мог бы ежели силой своей поделиться – отдал бы радостно. Надо ж выговорить остроухому за спасение нечаянное, поворчать всласть на упрямца.
Переложил аккуратно, до выхода добрался, своих крикнул, не сразу услышали, но прибежали, притащили носилки. Говорили, что порвана на правителе морийском одежа, спина и волосья все в запекшейся крови, ран нету однако. Предлагали вымыться, рубаху новую поднести, отмахнулся, - не до того. Пока к выходу спешили, рассказали гномы, что приехал утром эльф верхами, спрашивал, где Гимли, взгляд был шальной. Смотрели гномы на цепь почетную у того на груди, дивились. А тут и Старейшие подоспели, которые помнили, что не просто гость любопытный пожаловал, а один из Хранителей, гимлев друг по походам вернейший, с коим от самого Эребора шли. Фрерин-повелитель поведал еще, что удостоился тот от народа гномьего почести великой, голову перед эльфом склонил. Проводили к пещере нужной остроухого с поклонами, тот аж бежать порывался. Просил одних оставить с правителем морийским, дескать, дело важное, отлагательств не терпящее. С тем и отступились, ушли.
Вывели пони, подсадили клонившегося в беспамятстве эльфа, сзади Гимли влез, разобрал поводья, обнял одной рукой друга, да и тронулся к леску ближайшему. Ехал, прижимал к себе норовящего сползти Леголаса, вроде и веселого ничего не было, а улыбался. Ишь ты, сколько лет пробежало, а теперь он того верхами везет да держит, чтоб не сверзился. Ох и смеются небось Высшие, на них глядючи.
Спешился, стащил наземь болезного, подстелил плащ, уложил. Вроде как стал тот хрипеть поменьше, рожа только серая была. Разбирал пальцами волосы, вглядывался в лицо. Будто не было этих лет, и сидит он подле уморившегося эльфа на поле битвы близ стольного Минас-Тирита. Или под навесом у Эребора, обернись – и нарисуется в небе силуэт родной Горы, а за плечом папаша пыхтит, глядящий тревожно. Закрывал глаза, видел Владычицу Галадриэль, радостно взирающую прямо в душу. Протягивал руку, гладил чудесный фиал с прядью, что в суме седельной лежал.
Завечерело, шевельнулся эльф, осмыслился взгляд, смотрел на Гимли, внимательно этак. Разлепить пересохшие губы хотел, однако гном не зевал, поднес флягу с водой. Испить надо, а потом уже и беседы беседовать. Поддержал голову привычно, напоил, уложил снова.
- Как ты, друг мой? – знакомый голос, и словеса знакомые... Сколько лет не слышал, цельный век, почитай...
- Ты зачем меня, дурень, к жизни тащил, а? – спросил, нахмурился. – Кто просил тебя о том?
Скользнули в эльфийских глазах былые веселые искры, улыбнулся легко.
- А мстил тебе...
И рассмеялись оба.
До вечера молчали, да и о чем говорить? Не спросишь бедолагу, как тому без народа живется, изнемогшему от тоски по землям заморским. А о себе что говорить, коли слава царства морийского по всему Средиземью идет, одним именем гимлевым сделки скрепляют, да боятся слово неписанное нарушить: разорит владыка Казад-Дума, по миру пустит.
Вытянулся эльф, сложил руки на груди, грезил о своем. Сидел рядом Гимли, подбрасывал веток в костерок, чувствовал боком плечо друга. И ни о чем не думал. Вроде и горевала душа по Арагорну, но только покоя такого давно не ощущал, забыл крепко, что бывает этакое.
Стемнело, пошевелился эльф, поднялся, запустил пятерню в спутанные волосы, дернул досадливо. Гимли пошарил в поясном кошеле, протянул излюбленный гребень. Старый стал, потемнело дерево, чекан золотой потускнел, однако узоры эльфийские, по дереву вырезанные, различимы еще. Сомкнулись тонкие пальцы, задрожали мелко. Обернулся эльф, глянул глазами лучистыми, сияющими впотьмах, шепнул тихо...
- Сохранил...
- А как же, - отозвался сын Глоина. Перехватило голос, докончил без улыбки, – Кто еще из гномов похвалится, что у эльфа игрушку любимую стянул из-под носа?
Зажмурился Леголас, дрогнул, казалось – заплачет. Но совладал, прикрыл лицо волосами, принялся выбирать мусор из длинных прядей.
- Поседел ты, - выдохнул Гимли. – Тебе бы росту пониже, да стать иную – вылитый Гендальф бы получился.
- Митрандир давно уже в Благословенных землях, а второму такому не бывать в Арде, - отозвался эльф глухо.
Треснула ветка в костре, закричала вдалеке сонная птица.
- Сам-то что делать теперь будешь? – легко спросилось, будто в прежние времена, когда нараспашку души друг для друга держали.
- Уйду за Море, - выдохнул эльф. – Государь Элессар ушел Всеобщей дорогой, вечную славу оставил по себе. Что мне делать тут теперь без него?
Помолчал, прикоснулся знакомо к гномьему плечу.
- Друг мой Гимли, пойдешь ли со мной?
Многое перед глазами мелькнуло: своды минас-тиритские, пещеры агларондские, державная Мория, Эребор, дом родимый. Многое здесь держало, врос корнями. Только было всё словно в жизни иной, чужой – будто минуло и пропало. Казалось, вчера только кончился бой у Черных Врат, и сидят с другом верным у костра, а впереди дороги дальние, неизведанные. Вспомнилось вдруг, как говорил Леголас перед той битвой последней, – боится, мол, грядущего... А злился тогда еще сын Глоина на остроухого, дураком про себя обзывал. Больше века минуло, а слова те только сейчас смысл обрели.
Представил себе, как в Морию вернется, к заботам привычным, да и замутило. Не удался у Глоина средний сын, вовсе не удался. Все гномы как гномы, а он, вишь ты, не средь каменьев счастлив, а тут, с остроухим этим рядом.
Легко ответилось, будто ничего правильнее в жизни не говорил:
- Пойду, куда ж я денусь...
Повернулся Леголас резко, всем телом, обнял его, прижался, уткнулся лбом в плечо, вздохнул судорожно, будто ответа ждал и не дыша вовсе.
Гимли и не видал никогда, чтобы друг его чувства проявлял так открыто. Подумалось, что за седмицу последнюю он только и делает, что эльфов обнимает-утешает. Спрятал улыбку в бороде, сжал вздрагивающие худые плечи, долго сидели так.
Отстранились.
По обычаю эльфийскому запел Леголас, будто бы боль выплескивал, тоску вековую. Рождались слова, текли слезы по изможденному лицу, но не стыдился их эльфийский властитель - не замечал потому что.
Солнце видит тихий сон,
Угасая тёмным днём.
Гладь морей багрец залил,
У жгучей страсти стынет пыл.
Я всю жизнь для зыбких грёз
Ночами - жду падучих звёзд,
Во тьме истину прозрев:
Духом пасть - худший грех.
Пусть ночь эта длится,
Пока сердце бьётся.
Мне тьма эта мнится
Бездной солнечных морей
Ах, если б мне вслед за солнцем уйти
В сон мой,
Стон мой
И твой.
Скорбь, объявшая сердца,
Отвращает от Творца.
Вот бы уплыть мне в никуда,
Лунам счёта не ведя...
Все двести двадцать два дня лучась,
По воле ночи свет угас.
Минута, чтоб поэт изрёк
Всё то, чему изречься срок.
Пусть ночь эта длится,
Пока сердце бьётся.
Мне тьма эта мнится
Бездной солнечных морей
Ах, если б мне вслед за солнцем уйти
В сон мой,
Стон мой
И твой.*
_____
* Nightwish "Sleeping Sun". Автор перевода – Екатерина Смирнова. За наводку на песню безмерное спасибо koganemushi
-
-
29.08.2009 в 22:57-
-
29.08.2009 в 23:04-
-
29.08.2009 в 23:09