Мой основной логин - Хельгрин. Этот - только для текстов по ВК.
Бета: пока нет, но будет
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Эребор
читать дальшеДома дни не тянулись, а скакали, наступая друг на друга. Вроде как не успел проснуться, а уже темно и факелы запалили. Гимли подолгу рассказывал отцу, что за город Минас-Тирит, да какие там законы-порядки, да где будут жить гномы. Сказать по-правде, они с Арагорном до таких тонкостей не доходили, однако рассуждать да прикидывать пришлось. Понял уже Гимли, что вести собратьев в Гондор придется ему, а значит и бремя главного на плечи принимать. По меркам-то гномьим рановато еще, однако же кроме него некому. И в битве был, и Гондор знает, и с королем Элессаром боевые побратимы.
В кузню на второй день же наведался, да эльфа притащил. Тот, правда, глядел непонимающе, объяснять пришлось что да к чему. Хотя что удивляться – лихолесские железа не куют, так откуда бы Леголасу ремесло знать. Показывал, рассказывал, выковал даже наручье для друга, узор пустил, в Лориэне подсмотренный. Наручье Леголасу понравилось, однако ковку не оценил, лесная душа. Шумно, дымно, горячо, да еще и непонятно, как это гном знает куда молотком тюкнуть, чтобы так вышло, а не этак.
В общем, маялся бедолага от безделья, а вместе с ним маялся и Гимли, - надо было занять чем-то остроухого, а чем займешь? Гномьи ремесла наскоком не освоишь, деревья в Горе не посадишь, песни вечно петь не будешь... Словом, задачка вышла. Мог, конечно, Леголас возвратиться в Лихолесье, путь небось недалек, однако не торопился. А предлагать сын Глоина не решился – подумает еще, что за порог гонят, кто его знает.
Папаша выручил, на удивление прямо с эльфом сошелся. Сначала косился слегка, виду-то не проявлял, однако спину потирал, будто при виде золотоволосого принца радикулит застарелый разыгрывался. Однако же хитер оказался белобрысый, папаше извинения принес, дескать стоял на границе, слыхом не слыхивал про непотребство этакое. Просил понять, что времена в родном лесу его всегда были неспокойные, а потому, мол, сородичи его и король подозрительные, привыкли в каждом шпиона сауроновского подозревать. Папаша, на войну насмотревшийся, покивал. Ну а как эльф пальцы простер над спиной, да пошептал коротко, так правитель гномий вообще на радостях чуть в пляс не пустился, обнимать кинулся, даром, что до плеча не достает.
Так друг перед другом чиниться и перестали: папаша стал в фартуке кузнечном шастать, остроухий тоже одежды свои лихолесские, расшитые, на привычную рубаху с портами сменил. Лучшими друзьями прямо заделались – придешь в зал, а они там сидят уже, кружками стучат, да обсуждают что-то. Впрочем, Гимли папашу-то знал: тот вроде за столом дурак развесистый, шутки шутит и по спине лупит, однако вопросы со смыслом задает, и ответы на усы да бороду мотает. А потом раз – и выгоду прямую отыскал себе. А как догадался? Да вот будто бы никак – от рождения умный такой, да и все тут. Так что Гимли их и не трогал, - пусть языки тешат. Папаша Глоин быстро поймет, что не на дурака нарвался, а Леголас тоже небось не вчера родился, поболе многих на свете живет.
Сам пропадал в кузнице да мастерских, прикидывал, сколько какого инструмента с собой брать, да со старшими советовался как идти, не переждать ли до весны. Путь-то не близкий, а для гномов не военных а мастеровых, да с домом и скрабом, вообще встанет, будто за Море собрались. Однако складывались потихоньку, ковали и оружие, и кольчуги, тут уж Гимли-то вообще от наковальни не отходил, насмотрелся на справу воинскую, советы дельные давал. Оно конечно, война кончилась, однако кто его знает, где еще нечисть какая затаилась. А на гномий поезд как не полезть -знают небось, что те налегке, без товаров да самоцветов, в дальний путь не пустятся.
Леголас тем временем еще одно занятие нашел себе, да тем, видать, душа и утешилась. Липли к нему молодые, еще усы пробиваться не начали, - шагу ступить не давали. Не то чтобы совсем эльфов не видели никогда – те нет-нет, да в Эдорас заходили. Однако там чужие-далекие, а этот свой рядом, и улыбается, и рассказывает, и показывает. А уж вопросов задавали – как у остроухого язык не отсох отвечаючи? Всю справу воинскую рассмотрели-изучили, лук свой Леголас вообще Гимли отдал, побоялся потому как. Да не за лук, а за руки сопляков-то этих. И то сказать – лук боевой, с Гимли ростом, и весит чуть менее, – а придет в голову шкодам тетиву оттянуть да не удержат? Руку ж отрежет, кто обратно потом приставит?
Гимли лук захоронил, потому как он-то мог самых ретивых и шлепком наградить, а Леголас все ж в гостях был, руки особо не распустишь. А кинжал-дагг мастера у эльфа выпросили, дескать в кузню за образец, вернут в целости, хотят похожий сделать. Помысел-то нехитрый – посмотреть на эльфийское оружие поближе, а потом ковать да продавать этаким неумехам вроде трандуиловых этих. Пришлось Гимли отдать эльфу один из своих клинков: для гнома и за меч сойдет, а для эльфа нож обычный.
Потащил Леголас всю малышню гномью в лес, нарезал там веток, потом мочил их в чанах, потом засел резать чего-то. Все перегородили, всем под ноги лезли, так Глоин их в верхние забои отправил. Там уж не работали давно, и к поверхности близко, и свет дневной есть, и не ходит никто, вот пусть и тешатся.
Гимли-то пару раз за день, но время выкраивал, навещал друга. Тот понимал конечно, что часть народа в путь сдвинуть – время нужно, да силы. Ну а эльф тут гному никак не помошник. Вот и затеял белобрысый учить малышню стрельбе. Понаделал луков простых да легких, как раз по руке, себе потяжелее, но тож не такой, чтоб искалечить мог. Стрелы резать учил, да какие перья для них брать, да как вставлять. Гимли расстарался как-то, нарубил им головок, принес с кузни. Эльф поблагодарил, но отказался. Сказал, хороши железные для боя, нету лучше, однако же стрелять учиться на таких нельзя – неровен час соскользнет рука, пальнет кто, так и убьет еще. Гимли подумал, да и согласился. Потому целились деревянными, незаточенными. Синец-то может и будет, однако насквозь не прошьет. Вот через это и случилось все.
Гимли сам внизу был, ему папаша крепи показывал последние, которые возвели, когда нечисть подступала. Совещались промеж собой теперь – разобрать или оставить, мало ли кто еще припожалует? Тут-то и грохнуло наверху, дрогнула твердь, и воздух по лицу полоснул – верный знак обвала. Впрочем, гномы к этому делу привычные, дергаться не стали – вверху забои старые, там и нету никого, бежать нечего, можно и потом проверить. Не сразу и вспомнил Гимли, что наверху эльф с малышней возится.
А потом побелели с папашей одновременно, да и наверх метнулись. Прочие видать тоже не сразу вспомнили, но коль правитель бежит, значт надо, вот за ними и припустили. Повезло им в одном – время было обеденное, малышня как раз потрескать разбежалась. Обычно-то вокруг Леголаса две дюжины ребят крутилось, а тут только трое были. Двое из них в коридоре сидели, потирали ушибленные лбы. Рассказали, что расшалились, мол, пускали стрелы по своду, а там уж Создатели его знают – то ли камень какой подпорой ненадежной был, то ли и впрямь порушили что. Только помнят, что загремело зело, а мастер – это они эльфа так величать стали, учит потому как их – за шкирки обоих хватанул, да и вон выкинул. Сам там остался, и еще один приятель их, Фарин, сын Фрерина.
Вход булыжниками до потолка завалило. Кричали, светили. Не видать ничего, и отзвука нет. Помертвел Гимли. Рассказывали потом, - аж серым сделался. Отвалил ближайшую каменюку этак руками, обдираясь, и за следующую схватился. Подтащили и ломы, и кирки, раскапывать начали. Фрерин под вечер из города прибежал, про несчастье прознал, тоже обеспамятел. Ночью уже расходиться начали – понимали гномы, подземельщики опытные, что тут уж ломаться незачем, из-под такого достать – хоронить только.
А у Гимли голова легкая-легкая стала. Ни о чем не думал, знай камни ворочал. Не верил, видать. Вот когда стрелы-копья кругом свистели – тогда за эльфа боялся, что воткнется тому в грудь без брони, и отправится остроухий в свой Валинор или куда там они все уходят. А сейчас-то опоздал уже бояться. Только времени не чувствовал, и усталости тоже. Рыл и рыл – ломалась кирка, руками рыл как собака, оттаскивал валуны в сторону, да возвращался. И рядом Фрерин такой же был, на мгновение отойти не соглашался.
Уж папашу Глоина привели, увещевать, к вечеру второго дня. Однако тот сначала на отца обезумевшего посмотрел – лучше уж пусть роет, чем горем мается. Потом на сына собственного. Понял ли старый, что такое побратима боевого потерять, друга ближайшего, с которым и шутку пошутить, и выпить, и одним плащом в походе укрыться, и мысль одну на двоих подумать? Знал ли такое? Так ли горевал когда Торина оплакивал, Даина потом... Кто ведает? Однако отступился и от сына. Потому как разговаривал будто с болванкой каменной. Не было жизни в глазах, не было разума - так, устройство, камни ворочать обученное, да и все.
Дивился Глоин и печалился: прошагал бессмертный великую войну, славу снискал по всему Средиземью, приехал в мирный край, где чествуют его, да тут и сгинул, нелепо и страшно. Надеялся только, что быстро было это для двоих – эльфа и мальчишки. А то ж знал, видел, как под обвалами мучаются. Но молчал, только приходил часто, помогал, а силы кончались – рядом сидел.
В сумерках третьего дня им невероятно, бесконечно повезло. Видать, стояли горе-лучники недалеко от входа, и это иначе как милостью высших не назовешь. Гимли первый и наткнулся, видно сжалился над ним Ауле-праотец. Фрерина-то шатало уже, ровно пьяного, а сын Глоина ничего, держался. Закалка военная сказалась – с ног не свалится, пока дело не кончит. Отвалил груду россыпи, да и показалась из-под нее знакомое наручье с лориэнским узором из листьев. Тут-то и нахлынуло... Схватился за тонкие пальцы, присыпанную серой пылью искалеченную кисть. Мелькнуло в глазах, как оттягивает эльф этой рукой тетиву, да стрелы летят одна за другой, и глаз не успевает понять, когда только из тула выхватывает? А тот еще и куда бьет вроде как не смотрит, хохочет над гномьим удивлением, а валят пернатые без промаха... А вот присаживается эльф на колени, закрывает глаза, и лицо делается строгое, вековое такое, древнее... протягивает пальцы, чертит ими узор, и кровь унимается, сходится плоть. Потемнело в глазах, понял, что так и будет сидеть здесь, за руку эту знакомую держаться до Второго Пения.
Тут и папаша подоспел, еще братья набежали. Самая тонкость в работе началась – подвели крепи, чтобы не рухнуло ничего, если вдруг... Не было надежды конечно, но все же. Что еще сделать могли для эльфа, двоих мальчишек спасшего, да для парнишки? Пальцами острый щебень разбирали, на руках камни выносили, молча трудились, и наградили их за это, видно любила все ж Гора своих жителей, не хотела лишнего горя причинять. Свалились из-под свода два мегалита, да легли друг на друга шатром. Там-то, под ними, и обнаружили этих двоих, пылью засыпанных. На боку лежал эльф, придавила многопудовая глыба правую руку от плеча, запорошило пылью золотистые волосы, да по ребрам булыжники прошлись, а ноги вообще под завалом остались, и непонятно было, как доставать. Левой рукой обнимал Леголас мальчишку Фарина, уткнулся тот носом эльфу под мышку, будто искал у старшего спасения и защиты. Фрерин хищником прыгнул, никому подступиться не дал, отгребал в сторону камни да пыль. Не придавило мелкого нигде, съежился в комок, подняли аккуратно, отнесли в сторонку. Помертвевший от горя стоял отец – лежал сынок как живой, будто уморился, да и уснул крепко. Папаша Глоин всех отстранил, на колени встал, да ухо приложил к груди. Послушал так-то, да глаза округлились. Дышит.
Что тут началось! Шум и гвалт такой, что чуть вся Гора не рухнула. Фрерин от радости тут же и сомлел, товарищам под ноги. Оттащили сердечного к стене, побежали за вином, отпаивать. Мальца тормошить начали, да только Гимли оторвался от насыпи, подошел, посмотрел. Он-то с эльфом раненых насмотрелся больше чем гномов под Горой живет, быстро понял что к чему. Объяснил, что видно забились когда под глыбы-то эти, ранен был мальчонка, полечил его эльф, умеет он, мол, да и в сон погрузил эльфийский, глубокий да целительный, чтоб душа от ужаса и боли не замирала. Не надо его трогать, вскоре сам прочухается, бегать будет быстрее всех. Ощупали малого, переломов и вправду не нашли, видно, залечил остроухий. Жив, значит, был эльф еще, пока камни у входа ворочали, успел мальчишку-то вон обиходить. Завоевал, стало быть, гномье уважение, не сам небось из-под каменьев прыгнул, мальцов выкинул, а на себя времени не хватило. И этого непоседу оберег да подлечил. Гномы такое не забывают.
Всех собрали решать, как доставать будут. А Гимли сидел рядом, безучастный, гладил золотоволосую голову, все чудилось – дышит, да сам себя одергивал – какое дышит, коли расплющило всего небось. Не было мыслей в голове, ничего в жизни больше не было. Лучше бы и не ездил он тогда в Ривендел, ишь, с отцом поехать захотелось, на эльфов посмотреть. Насмотрелся теперь на всю жизнь, да только жить неохота.
Долго еще трудились, отсыпали завал, глыбы раздвинули, не уронив, да блоки подвели, высвободили остроухому руку, откопали ноги, носилки принесли. Уже и Глоин со старшими посоветовался, что доставить надо тело отцу его, Транудилу, да поклониться камнями богато, за сына, гномью мелюзгу спасшего. Гимли вмешался, рассказал все, как их в Лихолесье приняли. До этого-то молчал, не хотел родню друга срамословить. Давно все это было, в другой жизни, обид не осталось, только не станет он тело друга папаше отдавать. Не заслужил потому как папаша этот. Сын Глоина сам, своими руками глаза тому закроет, сам из камня надгробие сделает, да такое, что засматриваться будут. Только кому нужна она, красота эта каменная, лучше бы был эльф живой да веселый... Перед глазами стоит, как поворачивается тот, бесстрашный, в седле всем телом, вскидывает лук, в глазах ярость и веселье битвы, и волосы по ветру. Красивее в жизни не видал, будто сам дух праведного боя по полю брани летит...
Переложили на носилки, пыль стряхивая, и тут дернул остроухий головой, застонал тихо. Гамил, брат Гимли старший, аж носилки из рук выпустил. Молнией нырнул Гимли под ручку, не дай Создатель тряхнуть, и так неясно за что там душа уцепилась. Ох и озверел сын Глоина... всех раскидал, мог бы – один дотащил, да несподручно. Пристроился сзади папаша, и бегом эльфа поволокли сквозь галдящую толпу. Не к лекарям потащили, знал сын Глоина, что надо того быстрее в лес да на травку, а уж там лечить – не терпят остроухие каменных сводов подолгу, а воздух лесной им целебный.
То-то дивились в Эсгароте, когда из Горы вылетела целая гномья процессия: впереди сын правителя, который с войны недавно пришел, носилки тащит, рожа безумная, сам грязный. За ним сам правитель, и тоже глядится не лучше, чуть не бегом несутся с эльфом-то этим, что в гости к ним заявился. А следом все гномы толпой валят, да галдят громче, чем в базарный день. Так и вышло, что когда до рощицы добежали, вокруг все собрались – и город опустел, и Гора, бери что хочешь. Однако Гимли всех разогнал, и до того страшная рожа у него была, что разошлись любопытные, в затылках почесывая.
Тут и лекари подоспели с лубками да мазями. Папаша чинами считаться не стал, притащил воды. Слупили с остроухого одежду, омыли раны, да начали думать как подступиться. Гимли подле сидел, все держал на руках голову, будто верил, что этак смерть отпугнуть можно. Ох и жалел, что не догадал его Эру спросить у приятеля, как тот лечит, авось и получилось бы что. Чурбан-чурбаном как был, так и помрет видать. Эльф редко дышал, слабо, на губах кровь запеклась – ребра сдавило, да поверху вспухло подушкой. Лекари побоялись даже и трогать, взялись за руку сначала. Вот тут уж гномьим мастерам равных не было – сводили кости как узоры выкладывали, по кусочкам собирали, да запирали в лубки. Говорили, только на кровь эльфийскую и надеяться можно, что не пустит заразу, а так быть безруким.
Гимли мысленно только рукой махнул – горе конечно, безрукий лучник. Однако лучше уж безрукий, да живой, а тут никто обещаний не давал никаких. Не верил никто, что спасти можно, но трудились кропотливо, как без помощи оставить? Потом и за ноги взялись, их хоть не так раздробило, тут хоть надежда какая была.
А Гимли смотрел на посеревшее лицо, на изувеченную грудь, смотрел да боялся, что вздоха следующего не дождется. И представилось ему вдруг, как тяжко сломанным ребрам подняться, как не пускают они воздух вовнутрь. Сам не знал что с ним сделалось, вдруг увидел ясно, что надо просто поднять один кусок кости, да к другому приставить, пальцами этак потянуть... Тут-то и ошалели гномы – увидели, как поднял Гимли левую руку, глаза прижмурил, да и давай над грудью водить. Долго водил, морщился, будто не выходило чего, а потом опухоль-то прямо на глазах уменьшилась, и задышал сразу болезный вроде как ровнее, свободнее.
Да только сын Глоина наземь так и повалился, голову друга на коленях держа. Дышит, только вроде как вымотался весь, лежит без сил. Хотя чему дивитться, три дня без продыху камни таскал, а тут вон волшебство творить удумал, видать набрался чего-то в чужедальних странах.
Так и оставили их, папаша распорядился навес какой сбить, да не шевелить ни приведи Создатели. Под вечер Фрерин пришел, порывался рядом сидеть, желал эльфу служить, за жизнь сына-то. Очухался малой, рассказал, что как бухнуло наверху, так эльф двоих выкинуть успел, а его к себе прижал, да и прыгнул рыбкой под шатер каменный, а уж сзади них что творилось, лучше вовсе не вспоминать. Когда прочухались немного, сказал эльф, что у Фарина ребро сломано и рука, грохнулись потому как о камни. И чтобы тот полежал тихо, а тот вроде как сделает так, чтобы небольно было. Шептал что-то словами эльфийскими, потом рассказывать начал про леса да птичек всяких, тут-то мальца и отрубило. Помнит только, как носом его эльф в рубашку засунул, чтобы пылью не дышать, а дальше папка его обнимает, милует, вот и все. За повесть такую Фрерин что угодно сделать был готов, только прикажи. Однако ж некому приказывать было – лежал эльф колодой, едва видать из-под лубков. Рядом Гимли, вроде и спит, а вроде и в обмороке. И братья гимлевы, да родители пострелят рядом высиживают, ждут, стало быть, не надо ли чего.
Категории: слэш
Жанр: драма
Пейринги: Леголас/Гимли
Рейтинг: пока PG-13, там видно будет
Размер: миди
Предупреждения: однополые отношения, POV Гимли.
Содержание: повествование начинается с того момента, когда Арагорн, Леголас и Гимли встречаются с ристанийскими конниками Эомера и на данных им лошадях продолжают поиск Мерри и Пина.
Статус: в работе
Дисклеймер: Omnia mea mecum porto, все свое, чужого не беру, выгоды не ищу.
Эребор
читать дальшеДома дни не тянулись, а скакали, наступая друг на друга. Вроде как не успел проснуться, а уже темно и факелы запалили. Гимли подолгу рассказывал отцу, что за город Минас-Тирит, да какие там законы-порядки, да где будут жить гномы. Сказать по-правде, они с Арагорном до таких тонкостей не доходили, однако рассуждать да прикидывать пришлось. Понял уже Гимли, что вести собратьев в Гондор придется ему, а значит и бремя главного на плечи принимать. По меркам-то гномьим рановато еще, однако же кроме него некому. И в битве был, и Гондор знает, и с королем Элессаром боевые побратимы.
В кузню на второй день же наведался, да эльфа притащил. Тот, правда, глядел непонимающе, объяснять пришлось что да к чему. Хотя что удивляться – лихолесские железа не куют, так откуда бы Леголасу ремесло знать. Показывал, рассказывал, выковал даже наручье для друга, узор пустил, в Лориэне подсмотренный. Наручье Леголасу понравилось, однако ковку не оценил, лесная душа. Шумно, дымно, горячо, да еще и непонятно, как это гном знает куда молотком тюкнуть, чтобы так вышло, а не этак.
В общем, маялся бедолага от безделья, а вместе с ним маялся и Гимли, - надо было занять чем-то остроухого, а чем займешь? Гномьи ремесла наскоком не освоишь, деревья в Горе не посадишь, песни вечно петь не будешь... Словом, задачка вышла. Мог, конечно, Леголас возвратиться в Лихолесье, путь небось недалек, однако не торопился. А предлагать сын Глоина не решился – подумает еще, что за порог гонят, кто его знает.
Папаша выручил, на удивление прямо с эльфом сошелся. Сначала косился слегка, виду-то не проявлял, однако спину потирал, будто при виде золотоволосого принца радикулит застарелый разыгрывался. Однако же хитер оказался белобрысый, папаше извинения принес, дескать стоял на границе, слыхом не слыхивал про непотребство этакое. Просил понять, что времена в родном лесу его всегда были неспокойные, а потому, мол, сородичи его и король подозрительные, привыкли в каждом шпиона сауроновского подозревать. Папаша, на войну насмотревшийся, покивал. Ну а как эльф пальцы простер над спиной, да пошептал коротко, так правитель гномий вообще на радостях чуть в пляс не пустился, обнимать кинулся, даром, что до плеча не достает.
Так друг перед другом чиниться и перестали: папаша стал в фартуке кузнечном шастать, остроухий тоже одежды свои лихолесские, расшитые, на привычную рубаху с портами сменил. Лучшими друзьями прямо заделались – придешь в зал, а они там сидят уже, кружками стучат, да обсуждают что-то. Впрочем, Гимли папашу-то знал: тот вроде за столом дурак развесистый, шутки шутит и по спине лупит, однако вопросы со смыслом задает, и ответы на усы да бороду мотает. А потом раз – и выгоду прямую отыскал себе. А как догадался? Да вот будто бы никак – от рождения умный такой, да и все тут. Так что Гимли их и не трогал, - пусть языки тешат. Папаша Глоин быстро поймет, что не на дурака нарвался, а Леголас тоже небось не вчера родился, поболе многих на свете живет.
Сам пропадал в кузнице да мастерских, прикидывал, сколько какого инструмента с собой брать, да со старшими советовался как идти, не переждать ли до весны. Путь-то не близкий, а для гномов не военных а мастеровых, да с домом и скрабом, вообще встанет, будто за Море собрались. Однако складывались потихоньку, ковали и оружие, и кольчуги, тут уж Гимли-то вообще от наковальни не отходил, насмотрелся на справу воинскую, советы дельные давал. Оно конечно, война кончилась, однако кто его знает, где еще нечисть какая затаилась. А на гномий поезд как не полезть -знают небось, что те налегке, без товаров да самоцветов, в дальний путь не пустятся.
Леголас тем временем еще одно занятие нашел себе, да тем, видать, душа и утешилась. Липли к нему молодые, еще усы пробиваться не начали, - шагу ступить не давали. Не то чтобы совсем эльфов не видели никогда – те нет-нет, да в Эдорас заходили. Однако там чужие-далекие, а этот свой рядом, и улыбается, и рассказывает, и показывает. А уж вопросов задавали – как у остроухого язык не отсох отвечаючи? Всю справу воинскую рассмотрели-изучили, лук свой Леголас вообще Гимли отдал, побоялся потому как. Да не за лук, а за руки сопляков-то этих. И то сказать – лук боевой, с Гимли ростом, и весит чуть менее, – а придет в голову шкодам тетиву оттянуть да не удержат? Руку ж отрежет, кто обратно потом приставит?
Гимли лук захоронил, потому как он-то мог самых ретивых и шлепком наградить, а Леголас все ж в гостях был, руки особо не распустишь. А кинжал-дагг мастера у эльфа выпросили, дескать в кузню за образец, вернут в целости, хотят похожий сделать. Помысел-то нехитрый – посмотреть на эльфийское оружие поближе, а потом ковать да продавать этаким неумехам вроде трандуиловых этих. Пришлось Гимли отдать эльфу один из своих клинков: для гнома и за меч сойдет, а для эльфа нож обычный.
Потащил Леголас всю малышню гномью в лес, нарезал там веток, потом мочил их в чанах, потом засел резать чего-то. Все перегородили, всем под ноги лезли, так Глоин их в верхние забои отправил. Там уж не работали давно, и к поверхности близко, и свет дневной есть, и не ходит никто, вот пусть и тешатся.
Гимли-то пару раз за день, но время выкраивал, навещал друга. Тот понимал конечно, что часть народа в путь сдвинуть – время нужно, да силы. Ну а эльф тут гному никак не помошник. Вот и затеял белобрысый учить малышню стрельбе. Понаделал луков простых да легких, как раз по руке, себе потяжелее, но тож не такой, чтоб искалечить мог. Стрелы резать учил, да какие перья для них брать, да как вставлять. Гимли расстарался как-то, нарубил им головок, принес с кузни. Эльф поблагодарил, но отказался. Сказал, хороши железные для боя, нету лучше, однако же стрелять учиться на таких нельзя – неровен час соскользнет рука, пальнет кто, так и убьет еще. Гимли подумал, да и согласился. Потому целились деревянными, незаточенными. Синец-то может и будет, однако насквозь не прошьет. Вот через это и случилось все.
Гимли сам внизу был, ему папаша крепи показывал последние, которые возвели, когда нечисть подступала. Совещались промеж собой теперь – разобрать или оставить, мало ли кто еще припожалует? Тут-то и грохнуло наверху, дрогнула твердь, и воздух по лицу полоснул – верный знак обвала. Впрочем, гномы к этому делу привычные, дергаться не стали – вверху забои старые, там и нету никого, бежать нечего, можно и потом проверить. Не сразу и вспомнил Гимли, что наверху эльф с малышней возится.
А потом побелели с папашей одновременно, да и наверх метнулись. Прочие видать тоже не сразу вспомнили, но коль правитель бежит, значт надо, вот за ними и припустили. Повезло им в одном – время было обеденное, малышня как раз потрескать разбежалась. Обычно-то вокруг Леголаса две дюжины ребят крутилось, а тут только трое были. Двое из них в коридоре сидели, потирали ушибленные лбы. Рассказали, что расшалились, мол, пускали стрелы по своду, а там уж Создатели его знают – то ли камень какой подпорой ненадежной был, то ли и впрямь порушили что. Только помнят, что загремело зело, а мастер – это они эльфа так величать стали, учит потому как их – за шкирки обоих хватанул, да и вон выкинул. Сам там остался, и еще один приятель их, Фарин, сын Фрерина.
Вход булыжниками до потолка завалило. Кричали, светили. Не видать ничего, и отзвука нет. Помертвел Гимли. Рассказывали потом, - аж серым сделался. Отвалил ближайшую каменюку этак руками, обдираясь, и за следующую схватился. Подтащили и ломы, и кирки, раскапывать начали. Фрерин под вечер из города прибежал, про несчастье прознал, тоже обеспамятел. Ночью уже расходиться начали – понимали гномы, подземельщики опытные, что тут уж ломаться незачем, из-под такого достать – хоронить только.
А у Гимли голова легкая-легкая стала. Ни о чем не думал, знай камни ворочал. Не верил, видать. Вот когда стрелы-копья кругом свистели – тогда за эльфа боялся, что воткнется тому в грудь без брони, и отправится остроухий в свой Валинор или куда там они все уходят. А сейчас-то опоздал уже бояться. Только времени не чувствовал, и усталости тоже. Рыл и рыл – ломалась кирка, руками рыл как собака, оттаскивал валуны в сторону, да возвращался. И рядом Фрерин такой же был, на мгновение отойти не соглашался.
Уж папашу Глоина привели, увещевать, к вечеру второго дня. Однако тот сначала на отца обезумевшего посмотрел – лучше уж пусть роет, чем горем мается. Потом на сына собственного. Понял ли старый, что такое побратима боевого потерять, друга ближайшего, с которым и шутку пошутить, и выпить, и одним плащом в походе укрыться, и мысль одну на двоих подумать? Знал ли такое? Так ли горевал когда Торина оплакивал, Даина потом... Кто ведает? Однако отступился и от сына. Потому как разговаривал будто с болванкой каменной. Не было жизни в глазах, не было разума - так, устройство, камни ворочать обученное, да и все.
Дивился Глоин и печалился: прошагал бессмертный великую войну, славу снискал по всему Средиземью, приехал в мирный край, где чествуют его, да тут и сгинул, нелепо и страшно. Надеялся только, что быстро было это для двоих – эльфа и мальчишки. А то ж знал, видел, как под обвалами мучаются. Но молчал, только приходил часто, помогал, а силы кончались – рядом сидел.
В сумерках третьего дня им невероятно, бесконечно повезло. Видать, стояли горе-лучники недалеко от входа, и это иначе как милостью высших не назовешь. Гимли первый и наткнулся, видно сжалился над ним Ауле-праотец. Фрерина-то шатало уже, ровно пьяного, а сын Глоина ничего, держался. Закалка военная сказалась – с ног не свалится, пока дело не кончит. Отвалил груду россыпи, да и показалась из-под нее знакомое наручье с лориэнским узором из листьев. Тут-то и нахлынуло... Схватился за тонкие пальцы, присыпанную серой пылью искалеченную кисть. Мелькнуло в глазах, как оттягивает эльф этой рукой тетиву, да стрелы летят одна за другой, и глаз не успевает понять, когда только из тула выхватывает? А тот еще и куда бьет вроде как не смотрит, хохочет над гномьим удивлением, а валят пернатые без промаха... А вот присаживается эльф на колени, закрывает глаза, и лицо делается строгое, вековое такое, древнее... протягивает пальцы, чертит ими узор, и кровь унимается, сходится плоть. Потемнело в глазах, понял, что так и будет сидеть здесь, за руку эту знакомую держаться до Второго Пения.
Тут и папаша подоспел, еще братья набежали. Самая тонкость в работе началась – подвели крепи, чтобы не рухнуло ничего, если вдруг... Не было надежды конечно, но все же. Что еще сделать могли для эльфа, двоих мальчишек спасшего, да для парнишки? Пальцами острый щебень разбирали, на руках камни выносили, молча трудились, и наградили их за это, видно любила все ж Гора своих жителей, не хотела лишнего горя причинять. Свалились из-под свода два мегалита, да легли друг на друга шатром. Там-то, под ними, и обнаружили этих двоих, пылью засыпанных. На боку лежал эльф, придавила многопудовая глыба правую руку от плеча, запорошило пылью золотистые волосы, да по ребрам булыжники прошлись, а ноги вообще под завалом остались, и непонятно было, как доставать. Левой рукой обнимал Леголас мальчишку Фарина, уткнулся тот носом эльфу под мышку, будто искал у старшего спасения и защиты. Фрерин хищником прыгнул, никому подступиться не дал, отгребал в сторону камни да пыль. Не придавило мелкого нигде, съежился в комок, подняли аккуратно, отнесли в сторонку. Помертвевший от горя стоял отец – лежал сынок как живой, будто уморился, да и уснул крепко. Папаша Глоин всех отстранил, на колени встал, да ухо приложил к груди. Послушал так-то, да глаза округлились. Дышит.
Что тут началось! Шум и гвалт такой, что чуть вся Гора не рухнула. Фрерин от радости тут же и сомлел, товарищам под ноги. Оттащили сердечного к стене, побежали за вином, отпаивать. Мальца тормошить начали, да только Гимли оторвался от насыпи, подошел, посмотрел. Он-то с эльфом раненых насмотрелся больше чем гномов под Горой живет, быстро понял что к чему. Объяснил, что видно забились когда под глыбы-то эти, ранен был мальчонка, полечил его эльф, умеет он, мол, да и в сон погрузил эльфийский, глубокий да целительный, чтоб душа от ужаса и боли не замирала. Не надо его трогать, вскоре сам прочухается, бегать будет быстрее всех. Ощупали малого, переломов и вправду не нашли, видно, залечил остроухий. Жив, значит, был эльф еще, пока камни у входа ворочали, успел мальчишку-то вон обиходить. Завоевал, стало быть, гномье уважение, не сам небось из-под каменьев прыгнул, мальцов выкинул, а на себя времени не хватило. И этого непоседу оберег да подлечил. Гномы такое не забывают.
Всех собрали решать, как доставать будут. А Гимли сидел рядом, безучастный, гладил золотоволосую голову, все чудилось – дышит, да сам себя одергивал – какое дышит, коли расплющило всего небось. Не было мыслей в голове, ничего в жизни больше не было. Лучше бы и не ездил он тогда в Ривендел, ишь, с отцом поехать захотелось, на эльфов посмотреть. Насмотрелся теперь на всю жизнь, да только жить неохота.
Долго еще трудились, отсыпали завал, глыбы раздвинули, не уронив, да блоки подвели, высвободили остроухому руку, откопали ноги, носилки принесли. Уже и Глоин со старшими посоветовался, что доставить надо тело отцу его, Транудилу, да поклониться камнями богато, за сына, гномью мелюзгу спасшего. Гимли вмешался, рассказал все, как их в Лихолесье приняли. До этого-то молчал, не хотел родню друга срамословить. Давно все это было, в другой жизни, обид не осталось, только не станет он тело друга папаше отдавать. Не заслужил потому как папаша этот. Сын Глоина сам, своими руками глаза тому закроет, сам из камня надгробие сделает, да такое, что засматриваться будут. Только кому нужна она, красота эта каменная, лучше бы был эльф живой да веселый... Перед глазами стоит, как поворачивается тот, бесстрашный, в седле всем телом, вскидывает лук, в глазах ярость и веселье битвы, и волосы по ветру. Красивее в жизни не видал, будто сам дух праведного боя по полю брани летит...
Переложили на носилки, пыль стряхивая, и тут дернул остроухий головой, застонал тихо. Гамил, брат Гимли старший, аж носилки из рук выпустил. Молнией нырнул Гимли под ручку, не дай Создатель тряхнуть, и так неясно за что там душа уцепилась. Ох и озверел сын Глоина... всех раскидал, мог бы – один дотащил, да несподручно. Пристроился сзади папаша, и бегом эльфа поволокли сквозь галдящую толпу. Не к лекарям потащили, знал сын Глоина, что надо того быстрее в лес да на травку, а уж там лечить – не терпят остроухие каменных сводов подолгу, а воздух лесной им целебный.
То-то дивились в Эсгароте, когда из Горы вылетела целая гномья процессия: впереди сын правителя, который с войны недавно пришел, носилки тащит, рожа безумная, сам грязный. За ним сам правитель, и тоже глядится не лучше, чуть не бегом несутся с эльфом-то этим, что в гости к ним заявился. А следом все гномы толпой валят, да галдят громче, чем в базарный день. Так и вышло, что когда до рощицы добежали, вокруг все собрались – и город опустел, и Гора, бери что хочешь. Однако Гимли всех разогнал, и до того страшная рожа у него была, что разошлись любопытные, в затылках почесывая.
Тут и лекари подоспели с лубками да мазями. Папаша чинами считаться не стал, притащил воды. Слупили с остроухого одежду, омыли раны, да начали думать как подступиться. Гимли подле сидел, все держал на руках голову, будто верил, что этак смерть отпугнуть можно. Ох и жалел, что не догадал его Эру спросить у приятеля, как тот лечит, авось и получилось бы что. Чурбан-чурбаном как был, так и помрет видать. Эльф редко дышал, слабо, на губах кровь запеклась – ребра сдавило, да поверху вспухло подушкой. Лекари побоялись даже и трогать, взялись за руку сначала. Вот тут уж гномьим мастерам равных не было – сводили кости как узоры выкладывали, по кусочкам собирали, да запирали в лубки. Говорили, только на кровь эльфийскую и надеяться можно, что не пустит заразу, а так быть безруким.
Гимли мысленно только рукой махнул – горе конечно, безрукий лучник. Однако лучше уж безрукий, да живой, а тут никто обещаний не давал никаких. Не верил никто, что спасти можно, но трудились кропотливо, как без помощи оставить? Потом и за ноги взялись, их хоть не так раздробило, тут хоть надежда какая была.
А Гимли смотрел на посеревшее лицо, на изувеченную грудь, смотрел да боялся, что вздоха следующего не дождется. И представилось ему вдруг, как тяжко сломанным ребрам подняться, как не пускают они воздух вовнутрь. Сам не знал что с ним сделалось, вдруг увидел ясно, что надо просто поднять один кусок кости, да к другому приставить, пальцами этак потянуть... Тут-то и ошалели гномы – увидели, как поднял Гимли левую руку, глаза прижмурил, да и давай над грудью водить. Долго водил, морщился, будто не выходило чего, а потом опухоль-то прямо на глазах уменьшилась, и задышал сразу болезный вроде как ровнее, свободнее.
Да только сын Глоина наземь так и повалился, голову друга на коленях держа. Дышит, только вроде как вымотался весь, лежит без сил. Хотя чему дивитться, три дня без продыху камни таскал, а тут вон волшебство творить удумал, видать набрался чего-то в чужедальних странах.
Так и оставили их, папаша распорядился навес какой сбить, да не шевелить ни приведи Создатели. Под вечер Фрерин пришел, порывался рядом сидеть, желал эльфу служить, за жизнь сына-то. Очухался малой, рассказал, что как бухнуло наверху, так эльф двоих выкинуть успел, а его к себе прижал, да и прыгнул рыбкой под шатер каменный, а уж сзади них что творилось, лучше вовсе не вспоминать. Когда прочухались немного, сказал эльф, что у Фарина ребро сломано и рука, грохнулись потому как о камни. И чтобы тот полежал тихо, а тот вроде как сделает так, чтобы небольно было. Шептал что-то словами эльфийскими, потом рассказывать начал про леса да птичек всяких, тут-то мальца и отрубило. Помнит только, как носом его эльф в рубашку засунул, чтобы пылью не дышать, а дальше папка его обнимает, милует, вот и все. За повесть такую Фрерин что угодно сделать был готов, только прикажи. Однако ж некому приказывать было – лежал эльф колодой, едва видать из-под лубков. Рядом Гимли, вроде и спит, а вроде и в обмороке. И братья гимлевы, да родители пострелят рядом высиживают, ждут, стало быть, не надо ли чего.
-
-
16.08.2009 в 21:54и новый день не настанет!-
-
17.08.2009 в 00:54-
-
17.08.2009 в 12:49Читала почти на одном дыхании. Разве что соображала не сильно хорошо, но это моя проблема, не выспалась.
Но понравилось. Вот теперь утро действительно доброе
> Вот когда стрелы-копья кругом свистели – тогда за эльфа боялся, что воткнется тому в грудь без брони, и отправится остроухий в свой Валинор или куда там они все уходят.
Почему Гимли думает, что в Валинор? оО
К Намо ведь
А еще мне папаша Гимлин понравился, добрый такой, радушный, не хвастает троном, замечательный душой!
Прости, замоталась я, дела были, не смогла раньше добраться до последних частей.
-
-
18.08.2009 в 11:39Мэй Линн да я бы давно уже им разбор полетов бы устроила... только они сопротивляются... я их в Гондор, а они не хотят, а у меня почти сто страниц уеж
АрьКА~ мрк, спасибо! я хотела написать про палаты Мандоса, но потом подумала, что, мол, Гимли унаверняка по эльфийской части не очень грамотный, куда они там отправляются, но если думаешь, что лучше переправить - переправлю... А то может и правда выглядит безграмотностью относительно канона...
гимлин папаша - да, хороший дядька. Ничего, я понимаю про время, я всегда дождусь!
И проду я принесла вот...
-
-
18.08.2009 в 14:35Не знаю, мне казалось все народы в Чертоги попадают, кроме служителей Тени, конечно... Все ведь, не только эльфы? Ну насчет людей ты должна помнить, когда Намо Берена забрал...
> Ничего, я понимаю про время, я всегда дождусь!
Спасибо
> И проду я принесла вот...
Сейчас почитаем)
-
-
18.08.2009 в 19:21-
-
19.08.2009 в 11:59-
-
19.08.2009 в 12:05-
-
19.08.2009 в 12:07